Станислав Лем - Дневник, найденный в ванне Страница 14

- Это не имеет значения.

- Конечно.

Становилось все холоднее. Ледяной ветер гулял между свечей, покачивая язычки их пламени. Сбоку прямо мне в глаза блеснуло отражение.

Там, поодаль от гроба, громоздился тяжелый предмет - большой холодильник, через никелированную решетку которого струились потоки морозного воздуха.

- Неплохо у вас тут все устроено, - равнодушно пробормотал я.

Монах-офицер покосился в сторону и белой, мягкой, словно из теста вылепленной рукой коснулся моего рукава.

- Осмелюсь доложить, не все, - зашептал он. - Много несуразностей... Халатность при исполнении обязанностей... Офицер приор не справляется...

Он нашептывал эти слова, следя при этом за моим лицом, готовый в любую минуту ретироваться, но я молчал, вглядываясь в размытое тенями лицо умершего, не делая ни одного движения.

Это его явно ободрило.

- Это, конечно, не мое дело... Я едва ли смею... - Он дышал мне в висок. - Но все же, если бы мне было дозволено спрашивать, в надежде, что я смогу принести какую-нибудь пользу в служебном порядке, вы... по высочайшему направлению?

- Да, - ответил я.

Губы его в восхищении приоткрылись, во рту стали видны большие лошадиные зубы. С вымученной улыбкой на лице он застыл, словно упиваясь моим ответом, как изваяние.

- Позвольте мне уж тогда сказать... Я вам не мешаю?

- Нет.

- Спасибо. Все больше становится недочетов в службе.

- Божьей? - проявил я догадливость.

Его улыбка стала вдохновенной.

- Бог-то не забывает о нас никогда... Я имею в виду дела нашего Отдела.

- Вашего?..

- Так точно. Теологического. Отец Амниен из Секции Конфиденциальности последнее время замечен в злоупотреблениях...

Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его слышать, поскольку непослушно торчавший мизинец лежавшего в гробу старичка внезапно пошевелился.

Застыв от ужаса, я ловил каждое его движение, ощущая отвратительно теплое дыхание монаха-офицера на своем затылке.

Все остальные полусогнутые пальцы плотно прилегали друг к другу и казались отлитой из воска половиной ракушки.

Только этот мизинец, казавшийся более пухлым, более розовым по сравнению с другими пальцами, слегка шевелился, и тут мне показалось, что даже в этой невозможной выходке, в игривом шевелении мизинца, я улавливаю искусно воплощенную натуру старичка.

Вместе с тем было в этих движениях нечто призрачное, бесплотное, что заставляло оставить мысль о воскрешении и направляло мышление к тем особым мельчайшим и неуловимым движениям насекомых, проявлением которых была, например, едва заметная расплывчатость брюшка непосредственно перед полетом. Расширенными глазами следил я за этими шевелениями, все более явными покачиваниями пальца.

- Не может быть! - вырвалось у меня.

Монах приник ко мне, согнувшись в полупоклоне.

- Богом клянусь! По долгу службы уст моих да не осквернит ложь.

- Да? Ну, тогда расскажите мне, что же у вас не в порядке, - произнес я.

Я не вполне отдавал себе отчет в том, что говорю, внезапно сознавая, что перед лицом перспективы остаться один на один со старичком без раздумий соглашаюсь на отвратительную назойливость монаха, словно надеясь, что в присутствии двух людей покойник не решится на что-нибудь посерьезнее.

- Исповедальные карточки содержатся неряшливо, нет должного надзора за посетителями, офицер-привратник не заботится о своевременном выписывании пропусков, в Секции Попечения Душ совершенно не ведется провокационная работа.

- Что вы говорите, брат мой? - пробормотал я.

Палец успокоился. Мне надо было бы уходить как можно скорее, но я слишком глубоко увяз в этой сцене.

- А как обстоят дела с религиозными обрядами? - спросил я безо всякого интереса, невольно входя в навязанную мне роль инспектора.

Его возбуждение росло, он почти шипел, а глаза его горели и слезились, его распирало от упоения доносительства, облеплявшего его губы беловатым налетом слюны.

- Ну, что с обрядами?

Он нетерпеливо скривился, набираясь смелости перед тяжестью обвинений, которые ему предстояло предъявить.

- Проповеди не вдохновляют ни на какие начинания, не дают ощутимых результатов, правила подслушивания нарушаются сплошь и рядом, и в Секции Высших Предначертаний злоупотребления привели к скандалу, который удалось кое-как замять лишь благодаря тому, что тайный брат Малькус сумел наладить отношения с ризничим, которому он в порядке обмена посылает для покаяния девиц с девятого, разумеется, соответствующим образом настроенных, а аббат-офицер Орфини вместо того, чтобы уведомить, кого следует, ударился в мистику, толкует о неземных наказаниях...

- Космических?

- Если бы! Ох, прошу извинить... не знаю, к сожалению, звания...

- Ничего, это не важно.

- Понимаю. Можно толковать о "наижесточайших карах", имея под рукой столько эффективных приспособлений, благодаря коллегам из Турции... Но ведь, вдобавок ко всему, тайный брат Малькус направо и налево распускает слухи о том, что он расшифровал Библию. Вы понимаете, что это означает?

- Богохульство, - предположил я.

- С богохульством Всевышний справится как-нибудь сам, это для него не впервой. Речь идет о целом учении! Теологические основы теории святого отступничества.

- Хорошо, - нетерпеливо перебил я его. - Давайте перейдем к фактам. Этот тайный брат Малькус... Как все это выглядит? Но, ради Бога, самую суть.

- Слушаюсь. О том, что брат Малькус триплет, было известно давно способ, которым при пении псалмов... Ну, понимаете, брат Альмугенс должен был иметь с ним дело... мы подсунули ему нескольких штатских... он, лежа крестом, подавал знаки... ну, нарушение параграфа четырнадцатого... а при квартальном обыске в ризе его офицера-исповедника были обнаружены вшитые двойные перекрученные серебряные нити.

- Нити? А зачем, собственно?

- Ну как же... для экранирования подслушивающего устройства. Я лично вел следствие среди причащающихся...

- Благодарю, - сказал я, - пожалуйста, достаточно. В общих чертах я сориентирован. Вы можете идти.

- Но ведь я только начал...

- До свидания, брат.

Монах выпрямился, вытянул руки по швам и ушел. Я остался один. Итак, религиозные обряды вовсе не были побочным, дополнительным занятием, чем-то, предназначенным для траты свободного времени, но выполняли роль оболочки нормальной служебной деятельности.

Я посмотрел на мертвого. Палец его задрожал еще сильнее. Я невольно приблизился к гробу. "Надо бы уходить, пожалуй", - подумал я. Но рука, которую я держал в кармане, внезапно выскользнула оттуда и легла на кисть старичка. Это прикосновение было почти мгновенным, но оставило у меня в памяти след ощущения его холодной, иссохшей кожи. И при этом его мизинец, задетый кончиками моих пальцев, оказался у меня в руке.