Елизавета Абаринова-Кожухова - Забытые письма Страница 14

— Постарайтесь вспомнить, Людмила Ильинична, не пропало ли что-то из квартиры за ту неделю, пока она стояла опечатанная, — попросил Дубов. — Или, может быть, какие-то вещи лежали не совсем на своем месте?

— Знаете, я тогда была очень взволнована и вряд ли заметила бы какие-то передвижки. — Людмила Ильинична встала со стула и подошла к книжному шкафу с длинными рядами книг по медицине. — А пропало ли что-то? Да, пропало. Я знала, что Владимир Филиппович хранил все письма, вел дневник — и ничего этого я не нашла. Ни одного письма, ни одной тетрадки.

— Вы не пытались узнать, куда все это девалось? — спросил Серапионыч.

— У кого? — пожала плечами вдова. — У грузчиков, или у тех, кто их послал? Если бы я хоть как-то обнаружила свои подозрения, то… Ну, сами понимаете.

— А знаете, у нас появился шанс, — вдруг заявил Василий. Серапионыч и Людмила Ильинична удивленно поглядели на сыщика. — Ну, судите сами: за неделю, что прошла между, гм, прискорбным случаем и тем днем, когда вы, Людмила Ильинична, забрали вещи, у них была возможность похозяйничать тут вовсю. Как я понимаю, письма и дневники Владимир Филиппович особо никуда не прятал, а в них наши «органы», несомненно, нашли много всяких «материалов к размышлениям». После перевозки вещей и до вселения Владлена Серапионыча они тут наверняка еще бывали и обыскивали помещения. Но, видимо, делали это больше формально, чем по существу — ведь сам факт наличия тайника вряд ли был им известен. Так что очень возможно, что тайник до сих пор стоит нетронутый.

— Так, может, проверим? — не выдержал доктор.

— Да, конечно, — Людмила Ильинична решительно встала со стула.

— Еще один вопрос, — остановил ее Дубов. — Людмила Ильинична, говорил ли с вами Владимир Филиппович о предмете своих поисков? Упоминал ли имена каких-либо нацистских преступников?

— Со мной — никогда, — уверенно ответила Людмила Ильинична. — Но он несколько раз при мне говорил обо всем этом по телефону, обычно междугороднему, так что я была более-менее в курсе. А мне он не рассказывал, думаю, чтобы зря не расстраивать ужасами оккупации. Я ведь как раз тогда ждала второго ребенка, а потом, когда дочка родилась, тоже были проблемы со здоровьем… Ну да ладно, все это частности. Скажите лучше, Владлен Серапионыч, нет ли у вас табуретки покрепче?

— На кухне есть, — с сомнением ответил доктор, — хотя насчет ее крепкости стопроцентной гарантии не дам…

— Ну, значит, вам придется меня подстраховывать, — сказала вдова. Надеюсь, антресоли еще целы?

Серапионыч принес с кухни весьма шаткого вида табуретку и установил ее в прихожей, где под потолком темнели дверцы антресолей.

С помощью доктора и детектива Людмила Ильинична взобралась на табуретку и открыла дверцу. И тут же чихнула — на антресолях стояла такая пыль, будто туда не заглядывали целую вечность.

— Будьте здоровы, — пожелал Людмиле Ильиничне доктор Серапионыч. — По правде сказать, я за тридцать лет ни разу на антресоли не залезал и даже не знаю, что там лежит. Видимо, какие-то ваши старые вещи?

— Видимо, так, — согласилась Людмила Ильинична. — Знаете, Володя нарочно заполнил антресоли всяким хламом, чтобы создалось впечатление, будто там забито до отказа. Но на самом деле можно было отодвинуть несколько предметов в сторону, и на расстоянии вытянутой руки… Так-так, это, кажется, здесь. Да-да, здесь!

Но тут табуретка опасно заскрипела, ножки стали разъезжаться, и если бы Василий не подхватил Людмилу Ильиничну, то она оказалась бы на полу.

— Спасибо, — прочувствованно произнесла Людмила Ильинична и протянула детективу продолговатую металлическую коробочку из-под леденцов.

Изучать содержимое коробочки отправились на кухню, поскольку там, по словам хозяина, было наиболее яркое освещение.

Сняв крышку, Василий обнаружил под нею толстую стопку рукописей, фотографий и официальных бумаг, скрепленных круглыми и иными печатями.

Дубов не удержался от замечания:

— Судя по тому, что коробка заполнена по самую крышку, она просто не могла вместить всего, чем располагал доктор Матвеев. Стало быть, здесь наиболее ценные и важные документы.

— А остальное, увы, так и пропало, — вздохнул Серапионыч.

Василий расправил на столе несколько рукописных листков.

— Похоже, что здесь воспоминания некоей Анны Литвиненко, в детстве бывшей очевидцем зверств, чинимых карателями, — сказал Дубов, бегло пробежав написанное. — И глядите — в конце стоит печать Р-ской средней школы и подписи: «Учителя Б. Н. Чернявский, А. И. Золотова, И. Б. Кравец, Н. М. Савчук» и еще другие. А, ну понятно, — тут же стал разъяснять Василий, — в то время краевед Чернявский не мог заверять подобные бумаги у нотариуса и пытался таким образом, задействовав своих коллег-учителей, придать свидетельствам хоть какую-то документальность.

— Если в годы войны Анна была ребенком, — задумчиво произнес доктор, то велика вероятность, что она сейчас жива. А если и не сама, то хотя бы кто-то из тех, кто засвидетельствовал ее показания…

Людмила Ильинична тем временем разглядывала старую фотографию, похожую на ту, которую Василий получил в «посмертном» пакете от Иваненко. К ней был прикреплен листок: «Палачи на фоне своих жертв, расстрелянных в Бабьем Яре под Киевом. Слева направо…» Далее следовали имена и фамилии.

— Проверьте, есть ли среди них Ковальчук, — попросил Дубов.

— Ковальчук? — Людмила Ильинична заглянула в листок. — Да, четвертый слева — Кондрат Ковальчук.

— Но его имя никак не выделено, — заметил Серапионыч.

— И не удивительно, — кивнул Василий, — ведь сегодня он оказался в центре общественного внимания только потому, что дожил до наших дней. Остальные, должно быть, давно уж сгинули.

— Ах, Владлен Серапионыч, уже поздно, — спохватилась Людмила Ильинична. — Должно быть, Паша уже вернулся домой и беспокоится, куда я пропала. Паша это мой сын, — пояснила она. — Можно, я от вас позвоню?

— Что за вопрос! — удивился доктор. — Ну конечно же, звоните.

— Ваш сын работает в вечернюю смену? — спросил Дубов.

— Случается, что и в ночную, — вздохнула Людмила Ильинична. — Он ведь работает на радио.

— А, ну конечно, — припомнил детектив, — я же часто слышу: «Звукооператор Павел Матвеев». Стало быть, это он и есть…

Людмила Ильинична вышла в прихожую, где находился телефон, а Василий извлек из коробочки следующую бумагу — некий бланк, заполненный готическими буквами. В него были впечатаны несколько машинописных слов.

— К сожалению, я не очень-то владею немецким, — заметил доктор, — но это, как я понял, благодарность, объявленная оккупационными властями группе лиц, участвовавших в очередной «операции».