Владимир Колотенко - Тебе и Огню Страница 15

 Полынь? Да! Но полынь какая? Неземная... Небесная... До сих пор никому на земле неведомая...

 - А вот какие, - говорю я, - смотри...

 И добываю из кармана рядом лежащей куртки томик Тининых стихов.

 - Слушай, - говорю я, не раскрывая книжицу, - слушай же...

 И цитирую по памяти:

 Когда нам подменили Бога, молчали небо и земля. Молчала пыльная дорога и вдоль дороги тополя. Молчали люди, внемля кучке святош, раззолочённых в прах. Но не молчали одиночки...

  Я вижу, как Лена, прикрыв глаза, внимательно слушает, кивая в такт рифме. Я продолжаю:

 ...колоколам, срывая бас, Они кричали с колоколен, Они летали до земли. Шептались люди - болен-болен». Иначе люди не могли... 

 И Лена, кивнув в очередной раз, теперь качает головой из стороны в сторону: не могли!

 ...А Бог стоял, смотрел и плакал. И грел дыханьем кулаки, Менял коней, обличье, знаки, пролётку, платье, башмаки. Искал ни дома. Ни участья. Ни сытный ужин. Ни ночлег. Бог мерил землю нам на счастье. Устал. Осунулся. Поблек...

 Я наблюдаю за Леной: она только кивает: «Устал. Осунулся. Поблек...». Лена согласна с Тиной - Бог устал делить нам землю на счастье, мерить Своим справедливым аршином... Мне вспомнился Булат: «Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет... Дай же Ты всем понемногу, и не забудь про меня...».

 Ты не забыл про меня, мысленно спрашиваю я Его.

 Молчит. Всевышний... Всемогущий...

 Дай же! «Дай нам днесь»!

 Ни гу-гу...

 Я слышу только Тину: «...Но где нога Его ступала, где Он касался ковылей - Там пело, плакало, дышало и грело души у людей».

 Теперь и мы молчим...

 - Теперь, - затем тихо произносит Лена, - и я знаю, как Ты их различаешь... Своих Тин.

 Мне тут нечего сказать.

 - «Тиннн...» - говорю я.

 - «Там пело, плакало, рыдало...» - повторяет Лена.

 - «...плакало, дышало...» - поправляю я.

 - Я бы написала «рыдало», - говорит Лена.

 Я соглашаюсь: греть души людей, рыдая - звучит очень чувственно. Это «рыдая» не только звучит очень чувственно, оно возвышает и умиротворяет это чувство согревания душ. Плакать мало - хочется рыдать... Благоговеть...

 - Благоговеть, - повторяет Лена, - это... Это да! Это...

 - Да, - соглашаюсь я, - это... Это да!

 Лена любуется мной:

 - Ах, ты мой восковый мальчик! Икарушка...

 Вечером Лена всё-таки ещё раз спрашивает:

 - Но разве все те прежние стихи...

 - Конечно, - говорю я, давно ожидая этого вопроса, - конечно, Тинины! А чьи же ещё?! Живые!.. Их ни с какими другими не спутаешь, ни с железными, ни со стеклянными, ни с деревянными... Я имею в виду - клонированными...

 - Это ясно, - говорит Лена, - это понятно, но скажи мне ещё раз...

 Лена задумывается, не решаясь спросить, затем-таки спрашивает:

 - Получается, - произносит она, решительно глядя мне в глаза, - получается, что ты был свидетелем Жориного распятия?

 - А как же!.. И не только я.

 - Кто же ещё?

 - Все! Все!.. Ииии...

 Под её пристальным взглядом я начинаю заикаться. Она не жалеет:

 - Значит и соучастником!

 Это уже не вопрос, а утверждение, если хотите, - приговор:

 - Значит и соучастником! - повторяет Лена.

 - Получается, - говорю я. - И не только я. Все, все мы... И...

 - И?..

 - И Жора тоже...

 - Хм, и Жора! И Жора - это понятно! А где ж ему быть?

 Об этом я пока не рассказываю. Успеется...

 Собственно, я это уже сто тысяч раз рассказывал! Но и сто тысяч первый раз не помешает...

 Relata refero! (Я рассказываю рассказанное! - Лат.).

Глава 10.

 - А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток...

 - Кто?

 - Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом - нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, - а как же! - прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело - вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны... Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой... Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения...

 Узду аскезы...

 Мол, всё, кончилось...

 Обжигая словом как огнём...

 Рассказывала Юля...

 - Бедняга, - сочувственно говорит Лена.

 - До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.

 - Шахматы...

 - Или шахматы...

 - Ну ты выиграл?

 - Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!

 Словно оправдываясь.

 - Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был... Да-да, как раз двадцатого декабря я и...

 Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там... Я бы...

 - Что, - спрашивает Лена, - как бы ты поступил?

 - Я бы...

 - Так ты был или не был?!

 Лена злится.

 - Эта твоя окровавленная футболка, эти твои...

 - Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды... он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашной безрукавке... тоже были в капельках крови... Жориной. Было интересно смотреть, как...

 - Интересно?! Значит, ты-таки... Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь...

 - Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю... Теннис, шахматы... При чём тут твои шахматы?!

 - Это я-то путаю?!

 - Лен, давай всё-таки по порядку... Кровь брызнула...

 Это какой-то цугцванг!

 - Да знаю я, знаю... Брызнула, брызнула...

 Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно... Я и сам... В самом деле - какие шахматы?!

 - Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.

 Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю... Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор - как только появляются разногласия, спор, ссора... маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило - тепло рук!

 - Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон... Вдруг все стали советовать:

 - Держи крепче...

 - Придави ладонь...

 - Свяжи ему пальцы...

 - Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клоппоцкий.

 - Клоп...?

 - ...поцкий. Ага...

 Ушков держал крепко... Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони... Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.

 - Сигаретой его, прижги сигаретой... На!..

 - Ага поддай ему жару... Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..

 Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы...

 Рассказывал Богумил...

 Наталья молчала.

 Это были окаянные дни... Минуты, минуты... Всё это длилось какую-то сотню-другую минут...

 А Валерочка... тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя - бац... По Жориной ладони - бац... Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:

 - Замотай горло и дыши в тряпочку... Видишь - сквозняк.

 Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас... Поправлял очки... Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность - жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: «Ведь я перед ними тайно благоговел!». Он благоговел не только перед руками - перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно...). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.