Кир Булычев - Жертва вторжения (сборник) Страница 15

Галочка отвернулась от противницы и положила руку на плечо Мише.

– Миша, не слушай наветов. В нашем времени все равны. Неважно, как человек произошел на свет, главное, чтобы он был хорошим человеком и достойным членом общества. Ты меня понимаешь?

– Еще как понимаю, – ответил Миша.

Галочка потянулась к щеке Миши и ласково, нежно поцеловала его.

Миша даже побледнел от счастья.

– И если ты хочешь, – прошептала надувная девушка так громко, что слышал весь рынок, – то пойдем со мной в трехзвездочный отель «Гусь», потому что я страстно мечтаю тебя любить и ласкать!

Девушка часто дышала…

Миша позволил увести себя. Минц пытался было окликнуть его, но Удалов сказал:

– Пускай идет. Его счастье или его беда… Он взрослый. Вышел из комсомольского возраста.

Торговка громко издевалась и хохотала вслед возлюбленным. В конце концов к ней подошел местный милиционер и предупредил о правилах поведения в общественных местах. Торговка замолчала.

– Она свое дома возьмет, – сказал Удалов.

Местный народ лениво заходил на рынок, лениво бродил от столика к столику, кое-что брали. Милиционеры – те, что сначала приходили, – теперь уже все переоделись в штатское. Ходили, как покупатели, как бы направляли действие, помогали вести ченч, то есть обмен.

Удалов выменял себе зонтик, который становился меньше грецкого ореха, у Минца хорошо ушел однотомник Белинского издания начала века с золотым тиснением по переплету. Стендаль не возвращался, – интересно, куда его повела надувная кукла?

Минц старался заговорить с покупателями и зеваками из будущего, но люди отвечали ему односложно, словно побаивались гостя. Но тем не менее даже такие скупые ответы представляли интерес.

– Скажите, пожалуйста, какой у вас общественный строй? – слышал Удалов голос профессора.

– Свободный, – отвечал один покупатель.

– Демократический, – отвечал второй.

– Меня он устраивает.

– Сколько было мировых войн? – спрашивал Минц.

– На провокационные вопросы не отвечаем, – говорил покупатель.

День приближался к обеду.

Бритый молодой парень из шоп-группы долго выбирал себе подругу, наконец ему понравилась губастая, глазастая, рыжая, курчавая, она его возбудила. Он даже не стал доторговывать, а понес купленный мячик в гостиницу.

Без пяти два на площади появился полицейский командир. За ним двигалась повозка, нагруженная разного цвета и размера мячиками и шариками.

За повозкой шествовали вереницей полицейские, переодетые покупателями. Командир загребал с повозки несколько мячиков, вываливал их на стол продавцу, в обмен безмолвно забирал привезенный товар. Все молчали. Во-первых, с местной полицией не спорят, это закон шоп-туриста, во-вторых, каждый понимал, что любой обмен в пользу гостей. Десять мячиков – это десять солидных предметов из далекого будущего. Каждый можно толкнуть в Вологде долларов за двести как минимум. Поездка окупилась.

Вываливая на столик мячики, командир говорил каждому продавцу одинаково:

– Благодарю за визит. Попрошу в гостиницу, где вас ждет вкусный обед с прохладительными напитками.

Туристы потянулись к автобусу. Они оживленно беседовали и сговаривались в гостинице обменяться товарами, если кому чего не подходит.

Дама с красным ртом уже ждала в автобусе.

– После обеда полчаса личного времени, – сообщила она, – затем экскурсия на кладбище. Для желающих.

– Зачем? – не понял Минц.

– Посмотреть на свое захоронение и захоронения ближайших родственников и соседей.

Удалов закручинился. Ему не хотелось смотреть на свою могилу, но отказаться от визита он не посмел.

– У нас не хватает одного молодого человека, – сказал Минц. – Но вернее всего, он ушел в гостиницу поиграть с мячиком.

– Ничего с ним не случится, – равнодушно ответила дама. – Здесь нет преступности.

Обед оказался сытным, но скучным, недосоленным и пресным. Прохладительные напитки были чуть теплыми, чай – просто теплым.

Потом они поднялись в двойной номер. Удалов вывалил мячики и шарики на кровать.

– Может, не стоит их сейчас оживлять? – спросил Минц. – Если тебе достался слон, то получится трагедия.

– Но на удава я могу полюбоваться? – спросил Удалов.

– Любуйся, – согласился Минц. – Только осторожно.

Удалов стал рассматривать шарики в надежде угадать, какой из них содержит в сложенном виде удава. Даже легонько мял их руками. Шарики были тяжелыми, словно сделанными из каучука. Один прохладнее прочих. Может, в нем змея?

Под дверь в комнату вполз листочек бумаги.

– Смотри, – сказал Корнелий. – Выходят на связь. Может, это Миша Стендаль просит помощи?

– Осторожнее, – предупредил Минц. – Мы в чужой стране.

– В своей, – возразил Удалов. – Но изменившейся.

– И мы знаем о ней не больше, чем о Бангладеш, – сказал Минц.

– Прочтем? – Удалов сделал шаг к листку бумаги.

– Давай, – согласился Минц. – Читай вслух.

Сам отошел к окну и стал выглядывать наружу – но что увидишь с шестого этажа, кроме зеленого парка и пролетающих над землей средств передвижения неясного вида?

Удалов подобрал листок.

– «Могу поговорить за умеренное вознаграждение, – прочел он вслух, – расскажу тайны. Если согласны, то на кладбище у могилы Корнелия Удалова буду стоять за деревом. Доброжелатель».

– Ох не нравится мне это, – сказал Удалов, в сердцах отбрасывая листок, который полетел над кроватью и приземлился в руки Минцу. – И на кладбище я идти не хотел. Какого черта мне смотреть на свою могилу? Мазохизм это какой-то! Ну кто в наши дни смотрит на свои могилы?

– А я пойду, – сказал Минц. – Я думал убежать от них, пройти по улицам, заглянуть тайком в библиотеку. Для этого и шляпу выменял. Чтобы от них не отличаться. Но боюсь, что моя акция была обречена на провал, так как мы буквально окружены их агентами и переодетыми полицейскими. Теперь же у меня проявился просвет. Что у тебя осталось из ценных вещей?

– Янтарное ожерелье, – сказал Удалов. – Я его спрятал.

– А у меня… – Минц залез двумя пальцами в верхний карман пиджака. – Где же мамино колечко? Ага, здесь! И царская десятка! Думаю, за этот ченч мы с тобой узнаем все, что нужно.

– Иди без меня, – упрямился Удалов. – Мне еще пожить хочется.

Но конечно же, Минц его уговорил. В каждом человеке таится любопытство перед лицом собственной смерти. Скажите мне: «Хочешь ли узнать, какого числа и какого года ты помрешь?» – я закричу: «Ни в коем случае! Подарите мне неизвестность!» А тебе скажут: «А подглядеть хочешь?» Ты ничего не ответишь, но, внутренне содрогаясь, пойдешь и станешь подглядывать в скважину.