Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03 Страница 15

Однако благодаря Юриному самопожертвованию фильм имел хоть и правдивый (как и все у демиурга), но счастливый конец — в отличие, между прочим, от сказочки Стругацких. Юрковский уцелел, и выскрести его обратно из глубин Бамберги у Быкова не было ни малейшей возможности. «Тахмасиб» полетел себе дальше — с однозначной перспективой по возвращении на Мирза-Чарле всем экипажем загреметь в лагеря. Юрковский же вскоре переехал в Израиль, воссоединился со своим многострадальным народом и нашел себя: открыл в Тель-Авиве ювелирную фирму. Пригодились налаженные на Бамберге связи со «Спэйс перл».

— Ну что? Усвоили?! — закончил демиург; голос его дрожал от творческого упоения. — Все «Оскары» наши! По местам!

Юрковский был мрачнее тучи и даже будто сделался ниже ростом. Коротко покосившись после вводной на Юру — то ли испуганно, то ли виновато, — он старался вообще больше не встречаться с ним взглядами. Играл как-то вяло, неубедительно; он отговаривал текст, но думал явно о чем-то своем и никак не мог ожить в кадре. Демиурга колотило от бешенства.

Впрочем, с горем пополам отработали долгое потайное перешептывание Юрковского и Юры в мусорном отсеке накануне инспекции, стыковку, высадку, встречу с местным шерифом, который должен был обеспечивать на копях надлежащую охрану труда… Выручало то, что все эти разговоры были для Юрковского как бы наигранными, фальшивыми — плевать ему было на охрану труда, если он уже вот-вот чаял спасения из советского ада; и поэтому то, что играл Юрковский с отчетливой фальшивинкой, парадоксальным образом накладывалось на эмоциональный рисунок эпизодов как нельзя лучше.

Юра честно старался изо всех сил.

Меж тем пора было браться за сложнейшую сцену беседы Юрковского с топ-менеджером «Спэйс перл», во время которой все и должно было произойти.

И действительно, тут-то все и произошло. Только совсем не то, к чему группа готовилась.

Трудно сказать, что послужило последней каплей. Может быть, слишком уж хорошо сыграл топ-менеджер. Он был такой лощеный, такой положительный по сравнению с лохматыми милитаризованными дикарями с советского корабля, он с таким превосходственным видом принялся демонстрировать Юрковскому продукцию своей фирмы; он так был уверен, что эти его сверкающие крошки выпеченного вакуумом и космическими лучами каравая неотразимы для любого, если он не полный лох и лузер…

Юрковский, горбясь все больше, слушал его, слушал, и своим тупо-мрачным взглядом исподлобья начинал уже, срам сказать, походить на памятного Юре с детства телевизионного Ельцина, — а потом встал, протянул руку и взял с ладони топ-менеджера гроздь его сверкающих спэйс перл. Юра напрягся. После этого действие должно было понестись вскачь; вот-вот Юре предстояло прыгнуть вперед, чтобы прикрыть спину убегающего Юрковского от автоматных очередей. Автоматчики тоже напряглись. У Ивана, стоявшего рядом с Юрой, пучились желваки.

Юрковский медленно стиснул кулак с бижутерией.

— Вы что же это себе выдумали, мистер, — тихо, но страшно, с жутковатой нутряной хрипотцой, сказал он. — Если я еврей, так я друзей предам? Тех, с кем прошел Теплый Сырт? Урановую Голконду? Комсомольца этого предам?

Топ-менеджер обомлел. Юра тоже обомлел. А Юрковский размахнулся, как косарь на необъятном русском лугу, и швырнул топ-менеджеру его брюлики в фуфел. Топ-менеджер охнул, хватаясь за щеку: генеральный инспектор МУКСа швырнул хлестко, от души.

— Вы что же думаете?! — надсаживаясь, заорал Юрковский. — Если я надеваю кипу, подходя к Стене Плача, то ваши сраные каменюки мне интересней и важней, чем кольца Сатурна?! А вот… вам!……………!!!

Нельзя было даже сомневаться: на сей раз жуткие загибы со штормовым ревом и брызгами летели прямо из глубины его интеллигентной души. Никакой натянутости и принужденности. Стопроцентное проживание.

— Да я, может, всю жизнь их мечтал увидеть, эти кольца!! — гаркнул Юрковский напоследок, а потом развернулся, схватил за спинку стул, на котором так вальяжно сидел еще несколько мгновений назад, поднял его могучими руками, как перышко, и что было силы швырнул в сторону окаменевшего от шока демиурга.

Что тут началось! Стул не долетел, конечно, зато попал в стену, и декорации, как карточный домик, принялись шумно складываться: видно, все же бракованные были гвозди. Автоматчики побросали автоматы и кинулись вязать взбесившегося генерального, но Юра с Иваном успели первыми. Заломили руки бушующему начальнику, оттащили, бормоча что-то успокоительное, от перепуганного топ-менеджера. Поволокли Юрковского к «Тахмасибу». Юрковский вырывался и орал. Демиург, даже не пытаясь восстановить порядок, в ужасе жмурился и зажимал уши ладонями; теперь он казался маленьким, неважным и совсем не всемогущим. Декорации, как костяшки домино, с удаляющимся грохотом рушились все глубже и глубже в безднах студии; потом волна погрома докатилась до соседней площадки, бабахнула по ее постройкам, и там от удара, видно, перемкнуло какую-то аппаратуру. Радугами взошли крупные медленные искры, похожие на жар-птиц. Ни к селу ни к городу, перекрывая крики и фанерный гром разваливающейся Бамберги, с полуслова заорала молодая Пугачева: «Ох, какой же был скандал, ну, какой же был скандал — но впрочем, песня не о нем, а о любви…»

СЦЕНА 17. ИНТ. КЕССОН ПЛАНЕТОЛЕТА «ТАХМАСИБ». ДЕНЬ

Юрковского увели в корабельный лазарет для интенсивной терапии — он сорвал горло, и нельзя было допустить, чтобы такой актер повредился голосом. Юра задержался на пороге кессона. Он так и не мог понять — Бамберга там внизу, под реакторными кольцами исполинского корабля, или «Петушки», и невольно все искал в углу, под цитатой про икоту, оставленную там вчера любимую. Ему хотелось бы, чтобы она его сейчас видела. Может, она бы даже полетела с ним.

Но внизу было безлюдно. Демиург с присными скрылись от греха подальше в глубоких штольнях астероида — мало ли, вдруг автоматчики сгоряча двинут в рейд восстанавливать охрану труда, ну, а в лабиринтах старых выработок, может, не найдут; тахмасибовцы же все давно были на борту.

Иван терпеливо ждал.

— Иван, — тихо сказал Юра, не оборачиваясь. Он чувствовал себя таким легким и свободным, будто вся его скорость стала пространственной; он, маленький человечек из желез, костей и кишок, казалось, летел теперь со скоростью света, и потому впереди открылась в трех измерениях бесконечность, а в четвертом — вечность. — Как хорошо, что я попал к вам в экипаж…

Иван усмехнулся, с симпатией глядя юнцу в вихрастый затылок.