Леонид Пузин - Рассказы (сборник) Страница 15

— Ой, сестра Евдокия, всё поняла! — перебила пристыженная девушка. — Ещё раз простите меня дуру! Монастырь для вас вроде "крыши" — да? Ну, чтобы можно было лечить по-настоящему?

Монахиня улыбнулась: — Можно, Ниночка, считать и так. Хотя… после катастрофы, гибели мужа и невозможности иметь детей — монастырь для меня не только "крыша". Как это ни громко звучит — призвание. Тем более, что моя мирская профессия оказалась здесь очень востребованной.

В спальной, познакомившись с двенадцатью товарками по несчастью и скупо ответив на их расспросы, Ниночка заняла отведённую ей койку и не раздеваясь легла поверх одеяла — в тесном, заставленном кроватями помещении был всего один стул и большинство женщин тоже лежало. Хотя, назвавшаяся старостой высокая красивая Вероника — а в палате, слав Богу, не требовалось носить лицевого платка и можно было оценить красоту "верхнего срама" — предупредила новенькую, что вообще-то днём здесь лежать не полагается, но…

Устроившись на койке, Ниночка сразу заснула — сказались две бессонные ночи и треволнения сегодняшнего утра. Правда, поспать ей удалось не долго, около часу дня девушку разбудила соседка: вставай "жертва гололёда", в час обед, а ты не на постельном режиме — в палату не принесут. Не пожрёшь теперь — будешь голодной до ужина.

На раздаче Ниночку спросили, не говеет ли она сейчас и, получив отрицательный ответ, поставили на пластиковый поднос тарелку с рисовым супом, макароны с котлеткой и стакан киселя, а также выдали два кусочка чёрного и один белого хлеба. "Пайка" не роскошная, но вполне приличная — как в больнице. Вообще, по первому впечатлению девушки, странноприимный дом больше всего напоминал обыкновенную городскую больницу, и в этом свете постный стол говеющих воспринимался как диетическое питание "язвенников", "кишечников" или "почечников". Единственным заметным отличием были две молитвы, до начала и по окончании трапезы громко прочитанные пожилой монахиней.

В палате к Ниночкиному огорчению выяснилось, что она — тринадцатая. Конечно, "старожилки" странноприимного дома по этому поводу перешепнулись сразу, как только сестра Евдокия представила им новенькую, но тогда девушка была в таком состоянии, что не заметила косых взглядов. Впрочем, не то что бы косых, скорее — слегка испуганных. Теперь же, памятуя о необходимости всегда быть на страже, выспавшаяся и сытая Ниночка не сразу, но скоро обнаружила скрытое недовольство товарок и прямо спросила Веронику: в чём дело? В конце концов, тринадцатая — она, и если случится что-нибудь нехорошее, то — с ней. И вообще, в наш просвещённый век быть такими суеверными… Тем более, что она здесь долго не задержится, сестра Евдокия обещала отправить её на родину не позже, чем через неделю…

— Ага, "красавица", — демонстративно уставившись в Ниночкино посиневшее от побоев лицо, резко ответила Вероника, — через день, через неделю, через две — не имеет значения! Несчастье произойдёт уже этой ночью!

— Какое несчастье, — испуганная категоричностью заявления старосты, спросила Ниночка.

— Не знаю, — уловив дрожь в голосе девушки, значительно мягче отозвалась Вероника, — но какое-нибудь обязательно произойдёт. Когда в эту палату помещают тринадцатую девушку — всегда случается несчастье. Нет, не обязательно с ней — с любой из этой палаты. И непременно — ближайшей ночью. Здесь это знают, и без крайней нужды тринадцатую в нашу палату не подселяют, но… раз тебя подселили, значит, странноприимный дом набит под завязку. Но ты, Нинка, не куксись, я понимаю — ты не виновата. И вообще, двум смертям не бывать… а здесь при монастыре, в случай чего, и отпоют и похоронят — всё путём.

— Да ладно тебе, Вероника, — вмешалась полная немолодая женщина, — так пугать новенькую… мне и то стало страшно. Хотя я здесь уже три месяца, а настоящее несчастье в этой палате случилось только один раз. А что две девушки за это время ночью исчезли — мало ли. Ведь сестра Евдокия объяснила…

— Ага, так я ей и поверила! — подала голос Ниночкина соседка рыжеволосая Татьяна. — Все знают, что до пострижения она была в банде врачей-вредителей! Ну, которые из живых людей извлекали органы для пересадки. Ведь она же работала на скорой помощи, а там у них жуть что творится. Ведь сейчас чуть не каждую неделю разоблачают убийц в белых халатах. Конечно, олигархи платят за органы бешеные деньги — ну, эти сволочи и стараются. Жаль, что их не расстреливают, а только сажают. Будь моя воля…

— Заткнись, Танька, — Вероника резко перебила говорливую Ниночкину соседку, — сестра Евдокия — не из таких. Если бы её поймали на торговле органами — сидела бы как миленькая. Не отмазал бы никакой монастырь.

— Ну да, не отмазал, — не сдавалась Татьяна, — монахи и священник, разве, не люди? У них что — не болят сердце, почки и печень? А если пересаживать по честному — это же сколько лет надо ждать? Сто раз загнёшься, прежде чем дойдёт очередь. Или платить такие деньги… А что, Галечка, — рыжеволосая "правдоискательница" обратилась к старожилке палаты, — те две, которые исчезли, может, их как раз и разобрали на органы?

— Идиотка! — взорвалась Вероника, — думай, что говоришь! И где! Тебя сучку здесь приютили, кормят, а ты гадина срёшь, где жрёшь! Ведь, когда ты сюда приползла, твоя рожа была почище Нинкиной. Нос на сторону, губы разбиты, щека разорвана, глазки — щёлочки, если бы не сестра Евдокия, так бы и осталась уродиной! А ты, Нина, — осадив "правдоискательницу", Вероника обратилась к Ниночке, — не бери себе в голову. Ну, что я сказала сначала. Галка права: за три месяца здесь умерла только одна девушка. И две исчезли. Но, понимаешь… в этой палате, обычно, двенадцать коек. А тринадцатую ставят только тогда, когда странноприимный дом переполнен. Ну, и все эти случаи произошли вскоре после того, как сюда подселяли тринадцатую девушку. Вот я и завелась… мне вдруг почему-то почудилось… ладно! Завяжем с этими глупостями. Действительно — суеверие. В воскресенье на исповеди обязательно покаюсь отцу Валерию.

Общий разговор какое-то время ещё владел палатой, однако, утратив остроту после Вероникиной отповеди Татьяне, скоро сошёл на нет — тсс, враг подслушивает! В разгар Второй Холодной Войны все россияне и россиянки эту нехитрую истину усвоили как дважды два. И хотя мало кто верил в постоянно мелькающих на экранах телевизоров зловещих иностранных шпионов, зато никто не сомневался в существовании отечественных секретных сотрудников. Тем более — элементарных стукачей. Так что, в запале наговорив лишнего, предпочли замолчать даже главные спорщицы — Татьяна и Вероника.

На ужин были запеканка из манной каши с повидлом и стакан сладкого чаю с капустным пирожком — для всех: и для говеющих, и для "скоромников". Правда, говеющим вместо двадцатиграммового кусочка сливочного масла выдали по второму пирожку. После ужина, закончившегося в семь часов вечера, уставшая Ниночка разобрала постель, разделась и завалилась спать — до отбоя оставалось ещё три часа, но Вероника просветила девушку, что если ей не мешают свет и разговоры, то пусть себе спит на здоровье. Другое дело — после двадцати двухчасового отбоя: ночью нельзя было ни разговаривать, ни зажигать огня, а выходить из палаты разрешалось только в туалет. И если Ниночка не хочет нарваться на строгую "епитимью"… Ниночка не хотела.