Михаил Ахманов - Меч над пропастью Страница 16

– Мой лоб – у твоих подошв, Киречи-Бу.

– Сними два колокольца и езжай за повозками, – сказал шаман и полез обратно в свой фургон.

Как было велено, Ивар колокольцы снял, оставив один-единственный, потом пристроился в конце каравана, и процессия двинулась в путь. Рядом с ним ехал на заморенной кляче щуплый шас-га, безоружный, лохматый и такой тощий, словно его не кормили с рождения. Видимо, он принадлежал в Белым Плащам – на его плечах болталась накидка, еще более грязная, чем у шамана Киречи-Бу. Ребра этого всадника грозили прорвать кожу, длинные руки казались тонкими, как две палочки, из прорех штанов выглядывали костлявые колени, губы пересохли, глаза слезились. Трудно было представить более жалкое существо.

– Ты Белый Плащ? – спросил Тревельян. – Какого Шеста? И как тебя зовут?

– Хрр… – послышалось в ответ. – Б-лый Плщщ… хрр…

Похоже, он умирает от жажды, решил Ивар, вытащил из мешка кожаный бурдючок и протянул тощему.

– Пей!

Тот присосался, разом ополовинив бурдюк. Затем произнес с изумлением и вполне разборчиво:

– Брат! Ты разделил со мной воду! Да будут милостивы к тебе Бааха и дети его Ауккат и Уанн!

– И к тебе тоже, – отозвался Ивар. – Отдай-ка бурдюк, пока он вконец не опустел… Ну, раз ты напился, то можешь говорить. Ты кто такой?

– Тентачи, Шест Перевернутого Котла, битсу-акк, – сообщил его собеседник.

Битсу-акк дословно означало «Блуждающий Язык» или попросту «трепач» – так у шас-га назывались певцы и сказители. Как развлечение их песни стояли на третьем месте после еды и кровавых побоищ.

– Ты служишь этому ппаа? Нашему хозяину? – Тревельян ткнул пальцем вперед, где покачивался в своей повозке толстый колдун.

– Мой родитель продал меня Киречи-Бу за пару сушеных змей, совсем маленьких, – понурившись, произнес Блуждающий Язык. – Сказал, что я не пастух, не воин, и даже на самку мне не залезть, а если залезу, так потомство будет хилое. Только и умею, что драть глотку… Такие Шесту не нужны. Зачем скакуну третий рог?

– А Киречи-Бу ты зачем?

Певец опечалился еще больше.

– Он подарит меня великому Брату Двух Солнц. Говорят, владыке нравится слушать Долгие Песни… Только я таких не пою. Узнают об этом, обрежут волосы для веревок, а меня сунут в котел.

– Волосы у тебя и правда длинные, а от остального навара немного, – утешил его Тревельян. Потом спросил: – Скажи-ка мне, Тентачи, почему хозяин велел мне колокольцы снять?

– Должно быть, в твоем Очаге другие обычаи, чем у Белых Плащей. У нас три колокольца – знак вождя, а два – великого воина.

– Я и есть великий воин, – заметил Ивар и нацепил на рог скакуна еще один колокольчик. Потом принялся осторожно расспрашивать Тентачи, выясняя, что вопили напавшие на него воины. Он вдруг засомневался в своем лингвистическом даре, подумав, что язык кочевников относится к группе ситуационных [14], и значит, одно и то же слово можно толковать десятком способов. Вскоре он выяснил, что в одиночку по степи не странствуют, что всякий шас-га передвигается лишь со своим Шестом, Очагом или отрядом воинов, и потому вопль «хар-рка!», которым его приветствовали, означал не столько «один», сколько «добыча». Или, если угодно, бесхозное мясо.

Обогатившись этими сведениями, Ивар поскреб макушку, поймал пару-другую насекомых, раздавил их и поглядел на небо. Там плыло вслед за караваном одинокое облачко, скрывавшее флаер. Жаркий Ракшас уже исчез на западе за краем равнины, Асур оседлал горизонт, и под его алыми лучами цвет пустыни переменился с серого на коричневый. Зной стал не таким яростным, порывы ветра улеглись и уже не кружили в воздухе песчаные смерчи, но продвижение каравана сопровождалось тучей пыли, летевшей из-под колес и ног скакунов. Горы, видневшиеся на юге, были уже не туманным призраком, а каменной стеной с вершинами, курившимися дымом или сиявшими ледяным убранством. Казалось, что этот гигантский барьер Поднебесного Хребта замыкает не пустыню, а все Мироздание.

– Значит, Долгих Песен ты не поешь, – произнес Тревельян, поворачиваясь к своему спутнику. – Жаль! Хотелось бы время скоротать. Ну, раз нет долгих, спой короткую.

Тентачи вытащил из-под накидки маленький барабанчик, ударил в него костяшками пальцев и затянул фальцетом:

Тянутся в пустыне скакуныВ поисках воды,Тянутся за ними люди.Вчера похоже на сегодня,Сегодня – на завтра…Так проходит жизнь.

– Мудрая песня, – одобрил Тревельян. – Но не думаю, что она порадует нашего владыку. С такими песнями тебе, и правда, дорога в котел либо на вертел. Вождям надо петь что-то воинственное, о врагах, битвах и победах.

– Есть и такое, брат, – произнес Тентачи и снова заголосил:

Сладка печень врага,Но глаза еще слаще.Сладок его язык,Но…

– Стоп, – сказал Ивар. – Это у нас получается не о битвах, а о жратве, так что давай лучше про природу.

Слова «природа» в шас-га, конечно, не было, но имелось два десятка обозначений для степи с травами, степи с кустами, голой степи, степи каменистой и тому подобного, а также для степей, небес и гор, понимаемых как единое целое, как вотчина Баахи, Бога Двух Солнц, и Каммы, Богини Песков. Можно было считать, что этот термин обозначает мир, природу или Вселенную.

Блуждающий Язык выбил дробное стаккато на коже барабанчика.

Встает белое солнце, бог Ауккат,Встает красное, бог Уанн,Ветер дует с восхода,И клонятся под ветром травы.Садится белое солнце, бог Ауккат,Садится красное, бог Уанн,Стихает ветер,И травы замирают.

Шкуры на заднем возке раздвинулись, появилась чья-то рука, и в певца полетел увесистый ком навоза.

– Публика благодарна и награждает аплодисментами, – пробормотал Ивар на земной лингве.

Оставшийся до привала час он размышлял о том, что шас-га не такие уж дикие – вот и певцы у них есть, и песни, и даже какой-то аналог поэзии с философическим уклоном. Вчера похоже на сегодня, сегодня – на завтра… так проходит жизнь… Мысль, что жизнь не вечна, что время пожирает ее день за днем, свидетельствовала об определенном интеллекте, особой избранности Тентачи среди его примитивного племени. «Жаль, если такой человек окажется в котле, – подумал Ивар. – Придется как-то обезопасить его от посягательств соплеменников… Поэт, носитель устной традиции – не мясо для жаркого, да и мяса в нем, по правде говоря, на один зуб…»

Караван остановился на ночлег. Разожгли крохотные костры, распрягли скакунов, приготовили варево из трав, коры и вяленых тушек змей, ящериц и крыс, мужчины поели, самки и детеныши вылизали остатки. Но ппаа Киречи-Бу решил поужинать поплотнее, и для него забили ребенка.