Альфред Бестер - Голем 100 Страница 16

— Продвигайся с осторожностью.

— Мы должны бы ненавидеть друг дружку.

— Да? Почему же?

— Потому что мы совершенно по-разному мыс­лим. Ты ориентирована на психику, а я на химию. Мы на разных полюсах. Это же помогает нам идеально рабо­тать в одной упряжке. Я назвал бы нас « психемо»... Чему ты смеешься?

— Я только что надумала несколько оскорбитель­ных терминов из двадцатого века, которые могут быть приложены к нам.

— Попрошу меня не шокировать.

— Никогда в жизни, Блэз!

— Постоянно, Гретхен!

— Только в профессиональном смысле.

— Да? А кто еще этим утром сказал насчет никаких шалостей? Так говорить о любви!

— А кто забыл доставить два обеда?

Шима помедлил, после чего буркнул:

— Мой закадычный друг, господин Хоч.

Гретхен стала серьезной:

— Так его, молодец. Слава Богу, что ты можешь об этом шутить.

— Юмор висельника. — В ответе Шимы и этот юмор отсутствовал.

Они опять помолчали. Наконец Шима встретил грудью шквал смертельного свинца.

— Думаешь, вся эта заваруха связана с господином Хочем?

— Думаю? Знаю наверняка. Иначе и быть не мо­жет.

— Нутро чует?

— Да.

— Значит, мы не в силах отринуть эту заморочку со скелетами как еще один изврат Гили и на этом успоко­иться?

— Ну подумай сам! Присмотри, что на нас висит. Я — главный подозреваемый по делу Летального-Один. Более того, уж по делу — не подкопаешься.

— Не Летальный-Один. Летальный-Законный.

— Ну какая разница? Обе наши карьеры повисли на волоске. — Гретхен тяжело вздохнула. — Даже если я оправдаюсь за этих Летальных перед Индъдни, события станут достоянием общественности, и я потеряю дове­рие — я же гарантировала конфиденциальность, это немалая доля моей репутации. Индъдни придется выне­сти на люди и участие господина Хоча, и где окажется тогда твоя карьера?

Шима задумался.

— Ты права. Куда ни кинь, всюду клин. Но поверь мне, Гретхен: я готов предстать как господин Хоч, если без этого тебе не выкрутиться.

Гретхен поцеловала его в затылок.

— Что я в тебе люблю, Блэз, так это •— как ты мне нравишься! Такой славный парень... Благодарю за пред­ложение, однако правда о Хоче не даст ответа на все вопросы Индъдни. Не забывай об этих треклятых ске­летах.

— Я бы забыл, если б смог. Но разве теперь это не забота субадара? При чем здесь мы?

— Неверно. Они — все еще наша забота. Кто сделал это с громилами? Как? Почему? Повторится ли такое? Все это — проблемы Индъдни, да, но ответь мне на такой вопрос: кому предназначалось стать этой жертвой, тебе или мне?

У Шимы отвисла челюсть.

— Ты хочешь сказать, что быдлонов разделали по недосмотру?

— Ну. Целиться могли в нас. А если это так, повто­рится ли попытка и как нам отбиться? — Гретхен пере­косилась. — Нужно придумать, как нам обороняться, только не спрашивай меня, от чего.

Шима нахмурился.

— Тогда отводим войска и перестраиваем ряды. Индъдни упомянул о других злостных зверствах?

— Да.

— Не уточнял?

— Он сказал, что сообщений не делалось, потому что они были неправдоподобно outre.

— Должна быть небывалая чертовщина, — покачал головой Шима, — чтобы в нынешней жизни Гили это сочли outre.

— Он дал мне понять, что это было хуже, чем слу­чившееся здесь.

— И ты не представляешь, что же здесь случилось?

— Ни малейшей зацепки.

— Ты надежно заперла дверь после моего ухода?

— Да.

— Так как же, помилуй Бог, он попал внутрь? Иисус-Мария и святой Иосиф! Непостижимо! Ты ниче­го не видела?

— Ничего.

— Значит, ты не могла видеть его глазами. Значит, он слеп. Невероятно!

— Он или она... — Гретхен осеклась. — Слепой? Не знаю, но чувствую я что-то другое.

— Чувствуешь... Ты ничего не почувствовала, ког­да ждала Убийственников?

— Ничего. Я... постой, на мгновение потянуло хо­лодом, но я была почти раздета, да и все мы привыкли к

ознобу и сквознякам. «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?»

— Холод, говоришь. Прошел сквозь запертую дверь, и потянуло холодом. Ты что-нибудь слышала?

— Ни шороха.

— Другие ощущения были?

— Нет. Хотя погоди. Помнится, повеяло странным запахом.

— Вот это по моей части. Какого рода запах? Слад­кий, резкий, тяжелый, приятный, скверный?

— Чужой и тошнотворный.

— Проникновение. Холод. Молчание. Тошнотвор­ный запах. А потом потребил плоть и кровь мертвых громил?

— Все подчистую. Кости были обглоданы добела.

— И ушел сквозь надежно запертую дверь, оставив ее запертой. Не мог, но ушел. Точка. Ну, как наши дела? Я доложу, куда добралась моя половина психимика... Никуда! Вот вам и могучая сила фактов. Какие ты оскор­бления имела в виду?

— Как тебя кидает, Блэз, — смех Гретхен показал, что напряжение ее отпустило. — Нигра и япошка.

— Ясно.

— Тебе не смешно?

— А должно быть? Я не знаю, что такое нигра. Япошка — это вроде меня, да? А ты — нигра?

— Ага.

— Что такое нигра?

— Чернокожая.

— Почему это должно быть смешно?

— Потому что было совсем не смешно.

— Когда?

— Лет двести тому назад.

— С возрастом шутка лучше не стала. Хорошо. Гос­пожа Нигра, твоя очередь.

— Милый япошка, ты не сможешь систематизиро­вать эти факты, их нужно прочувствовать.

— Я привык начинать с эмпирического уравнения.

— Иногда это упрощает дело, но в нашем случае где будет знак равенства? Нет, здесь надо ощущать.

— Не знаю, что и почувствовать.

— Но ты чувствуешь что-то?

— Бог мой, конечно!

— Только не знаешь, что именно.

— Не знаю.

— Благодарю вас, сударь. К этому я и веду.

Недоумение Шимы было таким явным, что Гретхен

пояснила:

— Твое нутро откликается на происходящее?

Он кивнул.

— Я хочу сказать, что может произойти что-то не­изведанное, неожиданное, внезапное, но внутри себя ты способен это принять, прийти к новому знакомыми путями, потому что ты чувствуешь, что можешь осоз­нать любую неожиданность.

— Помилуй, Гретх, на таких высотах у меня в ушах звенит. Но я, кажется, понял. Ты говоришь, что мы реа­гируем на происходящее, только если чувствуем, что оно вписывается в картину жизни, как мы ее понимаем или в состоянии понять.

— Да, в этом вся суть дела.

— Продвигайся с осторожностью.

— Что мы получаем, если мы не знакомы с нашими реакциями и не понимаем их?

Шима разглядывал ее лицо, словно это был какой-то новый осадок, неожиданно выпавший на дно колбы.

— Тогда, — с расстановкой заговорил он, — Дан­ное. Событие. Является. Непознаваемым. — Внезапно его осенило. — Бог мой, ты это сделала, Гретхен! Ура псиметрике! Мы не имеем дела ни с животным, ни с растением, ни с минералом... ни с чем известным, ни с чем постижимым... Мы столкнулись с чем-то совер­шенно чуждым; не поддающимся описанию никакими параметрами.