Ольга Хованская - Радужные анаграммы Страница 16

— А это так важно? Формально, защищающий докторскую сам за себя отвечает. Биркенау не может быть официальным руководителем, неявно все знали, конечно, что это его мальчик… Да я и не думал, что это важно. Можно подумать, Биркенау — пуп земли с этими своими «анаграммами»! За них, правда, его держали профессором в токийском университете.

— Ладно-ладно, Гарольд, как говорится по-русски, м-м-м… проехали. Вы просто думали, что иначе я могу и не приехать, испугаюсь скандала.

— А Вы бы испугались? — как-то по-детски спросил Гарольд.

— Нет, — Реджинальд с неподдельным интересом взглянул на моего друга, — я все равно бы приехал — люблю поскандалить, знаете.

«Ну еще бы. За такую чертову уйму денег!»

— А Вы часто так… ну… участвуете в защитах?

Реджинальд улыбнулся.

— Бывает. Но в России первый раз.

Ресторан работал только до часу ночи, поэтому мы переместились в соседний бар. Я хотел было ехать домой — два раза звонила жена — но Гарольд не отпустил.

— Сиди, Сашка, давно хотел занять тебя чем-нибудь полезным, хоть производные нам посчитаешь. Сейчас я вам покажу одно из решений теории суперструн, которое в точности подходит под все наблюдательные данные по нашему объекту CSL-1.

— Как меня радует твоя привычка избегать сослагательных наклонений! — не выдержал я, — до окончания твоих работ с этим кандидатом в космическую струну ты вряд ли сможешь сказать что-то определенное.

Гарольд только поморщился:

— Зануда ты, Сашка! Не слушай его, Реджинальд. От Александра Константиновича разит пессимизмом, как рыбой на улочках Неаполя.

— Хотите получить «истину в последней инстанции», Гарольд?

— Очень скоро единая теория будет создана и открытие космической струны — прямой путь к этой теории.

— Так что же, существует окончательная теория всего на свете, Гарольд?

— Да, существует! — с вызовом заявил мой друг, его глаза приобрели ярко-синий оттенок и яростно сверкнули. Казалось, если бы его попытались в этом переубедить, он разорвал бы собеседника на месте. Просто в клочья! В пы-ы-ыль!!

— Александр?

— Да ну нет! — конечно, я возразил, я знал, что Гарольд никогда не воспримет меня в качестве хоть какого-то оппонента, — есть только бесконечный путь, причем неизвестно, в нужном ли направлении мы сейчас движемся. Да и что вообще такое это «нужное направление»?

— «Добро и зло — один обман, мы все летим в гнилой туман», — произнес Реджинальд по-английски, — А бог есть, Гарольд?

— Тьфу, я думал ты серьезно! Господь, если он есть, спасет мою душу, если она есть. Давайте-ка я вам лучше покажу кое-что интересное.

Гарольд заказал бутылку дагестанского, и они с де Краоном погрузились в пучину высшей топологии. Через пол часа я понял, что стал здесь лишним.

— Одна вторая?

— Нет, скобку потерял.

— Двойка? Здесь минимизация еще и по альфа…

— Черт! Это же скаляр!

— Значит, двойка.

— Да… связность двойка, а левая ветка?

— Там неустойчивость.

— Ты думай, что пишешь, да? Здесь же нет лоренц-фактора.

— Ага, а кто полную производную в уравнения поля впихнул?

— Тьфу, черт!

Я вздохнул и поглядел на часы.

Бар пустел и постепенно погружался в темноту. Под конец только наш столик остался в круге света. Бармен дремал за стойкой. Я расслабился, мысли уплывали куда-то, и под монотонные голоса Гарольда и Реджинальда я, кажется, тоже задремал…

— Сашка! Спишь? — Гарольд потряс меня за плечо, — дай карандаш.

— Что? — тупо пробормотал я, — какой еще карандаш?

— Карандаш, — терпеливо объяснил мой друг. Он был бодр и сна ни в одном глазу, — у меня ручка кончилась. Ну, давай, давай, соображай быстрее — ты же всегда с собой карандаши таскаешь.

Я протер глаза. Нащупал футлярчик с карандашами во внутреннем кармане пиджака, сегодня я взял с собой маленький. Реджинальд аккуратно отложил в сторону стопку исписанных листов, закурил. Он тоже выглядел бодро.

— Вы что, так и не спали? — изумленно протянул я. Хотя, наверное, странно было бы спать в баре. Я взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Время половина шестого утра, — ну ладно ты, Гарольд, но Вы, Реджинальд!

— А у меня ненормированный рабочий день, Александр, — отозвался де Краон, выпустив колечко дыма. Видимо после коньяка у него немного сел голос, приобретя совершенно завораживающие нотки. Как лектор, я позавидовал такому голосу. И этого у меня тоже никогда не будет. Я почувствовал себя просто каким-то неполноценным!

Реджинальд был похож на кота, только что выпившего блюдечко молока.

— Закурите? — он протянул портсигар Гарольду и мне.

Я покачал головой, мне хотелось только чаю. И еще больше домой.

— Спасибо, нет, — отказался и Гарольд, — мне нельзя.

— Почему?

— Ну… — замялся Гарольд, застигнутый врасплох прямым вопросом, — мой деликатный мозг… э-э-э… не выносит дыма.

Раньше Гарольд курил довольно много, причем не только очень крепкие сигары, но и кое-что такое, от чего я просто приходил в ужас. Проблемы с сосудами заставили его отказаться от этой привычки.

— Я никогда не думал, что можно получить решение с устойчивой слабой сингулярностью напрямую в одиннадцатимерии. Какие у Вас интересные карандаши, Александр, это Киото 1922 года выпуска? — Реджинальд погасил в пепельнице только что начатую сигарету.

— Да, — удивился я.

— Лет пять-семь назад я работал в Японии. Очень люблю такие карандаши.

— Да, Япония это хорошо… В то время вся Япония на ушах стояла из-за «анаграмм» Биркенау. Много бы я дал, чтобы взглянуть на эту его установку, — в задумчивости произнес Гарольд.

Сонная хмурая официантка принесла нам кофе. Ее заспанные глаза смотрели на нас с недоумением, к которому примешивалось легкое раздражение. Я в какой-то степени разделял ее чувства.

— Так, Сашка сладкое не любит… Реджинальд, шоколад будешь? — обратился Гарольд к де Краону и, получив утвердительный кивок, крикнул вслед девушке, — две плитки «Гая Одина», а потом итальянского 80-типроцентного!

— О, — оживился Реджинальд, — здесь есть неаполитанский «Один»? Не думал найти его в Москве. У них вышла новинка, с острым перцем и апельсином.

— Ага! Правда, во вторую партию они переложили апельсина.

Девушка обернулась:

— Горячий шоколад — какой именно итальянский? Есть Рим, Венеция, Неаполь и Милан.

— Неаполь, будьте любезны! Simmo Napule paisa… Милан, тоже мне, Италия — его непатриотичные обитатели считают себя почти что французами.