Александр Казанцев - Сильнее времени (Книга 3) Страница 16

О ветер города, размеренно двигай Здесь неводом ячеек и сетей, А здесь страниц стеклянной книгой, Здесь иглами осей, Здесь лесом строгих плоскостей, Дворцы-страницы, дворцы-книги, Стеклянные развернутые книги.

- Постой, постой! Это уже совсем другое время! Судя по всему, это описание новой Москвы! Это, пожалуй, вторая половина двадцатого века. Ты попросту не можешь этого помнить. - А я помню. И даже скажу, чьи это стихи, где их слышала. Это Хлебников! И читали их в Брюсовском институте, куда я бегала из студии Художественного театра послушать поэтов. - Хлебников? Двадцатые годы! А описана в стихах Москва семидесятых годов. Это же проспект Калинина, построенный чуть ли не полвека спустя. Дома в виде развернутых книг. Стекла - строчками... Иглы высотных зданий!.. - Я сама не знаю, - смутилась Виленоль. - Я ведь только вспоминаю. Говорят, что поэзия и фантастика - сестры. Видимо, поэт угадал замыслы будущих зодчих... - Ваятелей лица эпох! - подхватила Вилена. - Но это значит, что твоя Аннушка, очевидно, перебралась с родными уже в Москву. - Да, да, конечно! Москва! Шум, суета, звонкокопытные лихачи и лохматые увальни-битюги. Трамваи, до одури звенящие и переполненные... И все люди торопятся... - Да, так и описывают Москву тех времен. - А потом - огненная река льется в подставленный ковш. И во все стороны летят веселые искры. Ярко так! - Завод? - И брат мой - уже инженер. - Аннушкин брат Андреи Михайлович Иловин. Должно быть, она с ним уехала. На Урал. - Почему на Урал? - удивилась Виленоль. - Я ведь изучила все, что могла, о жизни Ильина, когда унаследовала его память. Мой Ильин встретился с твоей Аннушкой на Урале, где она играла на клубной сцене. На первых ролях была. - Ой, помню, помню! Миша Ильин! Приехал из Ленинграда к родным. Так все быстро случилось... - Да, Аннушка твоя стремительная была. Разом выскочила замуж... - И мы вместе отправились в Москву... за своим будущим! - Это ты хорошо сказала - "за будущим"!.. И что же у тебя всплывает в памяти? - Вокзалы... набитые пассажирами залы, теснота, узлы, чемоданы, чьи-то беды, горести... Пожалуй, я тогда на людское горе больше всего насмотрелась. - Не ты, а Аннушка. - Это теперь все равно. Ночевали мы среди узлов, в грязи. Негде нам с Мишей было остановиться... Иной раз на ночь всех выгоняли из помещения. Приходилось "гулять"... Картинки ночной Москвы так и вспоминаются, будто вчера виденные. Костры на улицах... можно погреться. Рельсы трамвайные меняли. Задушевный разговор с рабочими... шуточки... И поддерживали они нас с Мишей... - Ильин обивал тогда пороги учреждений, это я выяснила... Впервые знакомил со своей теорией микрочастиц, хотел завоевать весь мир! - Аннушка тоже хотела. Как удивились в Художественном театре, лучшем театре столицы, когда провинциалка попросила дать ей роль Анны Карениной в только что появившейся пьесе по роману Льва Толстого!.. - Можно себе представить! - улыбнулась Вилена. - И тебе дали сыграть? тоже забыв, что речь идет о далекой по времени Аннушке Иловиной, спросила она. - Должно быть... Я помню совсем пустой зал... в нем несколько "художников", как называли тогда актеров Художественного... Аплодисментов не было. Только знаменитый артист, игравший Вронского, шепнул: "В вас, Анна Михайловна, что-то есть!" В фойе потом главная исполнительница роли Карениной обнимала меня, сулила будущее... Так и приняли мою провинциальную Аннушку в Художественный театр. - Говорят, редчайший это был случай, - подтвердила Вилена. - Но был!.. А что еще вспомнишь? - Госпитали... выступления перед ранеными... или прямо перед солдатами на передовой. И бомбежку на фронте помню... И еще помню бомбежку Москвы... С крыши все хорошо видно. Прожекторные лучи пересекаются на сверкающей фигурке игрушечного самолета... Только он был не игрушечный, а страшный... С крыш сбрасывали зажигалки... Они плевались злыми искрами, совсем не такими, как на металлургическом заводе... А в одном госпитале застала я, то есть моя Аннушка, своего Мишу Ильина... - Нога у него была в гипсе и подвешена на блоках, - напомнила Вилена. - И ты помнишь! - обрадовалась Виленоль. - Так ведь это я лежал, - шутливо ответила Вилена. - Но я больше помню мысли Ильина о теории микрочастиц, чем то, что случилось с ним в жизни. - Эти мысли у него были записаны в тетрадях. Он привез их в папке, приковылял ко мне на костылях. Так и вижу его, чуть смущенного, почему-то с виноватой улыбкой на лице... - Он приехал к жене в город, куда был эвакуирован театр, - пояснила Вилена. - А потом он, уже без костылей, прощался на перроне. Снова возвращался на фронт... - И уже больше не вернулся. Погиб под Берлином. Погиб, чтобы жить в своей идее, которая перешла по наследству ко мне... - печально заключила Вилена. - И больше уже ничего не помню. Знаю только, что ждала ребенка... - А больше ты и помнить не можешь. Ведь генную память мы с тобой и от Ильина и от Иловиной наследовали через этого их ребенка. - Да, конечно, так... - вздохнула Виленоль. - Но ты еще одного весьма важного не прочувствовала, моя сестренка. - Что же еще? Я вспомнила все основные картинки... - Но ты не вспомнила черт характера, которые передались тебе вместе с талантом от Аннушки. - Какие же? - А вот это очень важно. Не ты, Виленоль, могла крикнуть Пете тен-Кате, что он предатель... и что ты больше не хочешь его видеть! - Кто же кроме меня? - спросила Виленоль, пряча глаза. - Твоя Аннушка, современница совсем других отношений между людьми, каких никогда не понимала ее праправнучка. И эта ее праправнучка закусила удила и понесла точь-в-точь так, как это сделала бы Аннушка, которая не умела в свое время отделять личные отношения от принципиального спора. - Ты думаешь? - отрешенно спросила Виленоль. - Значит, в Институте жизни по видео выступление Пети тен-Кате слушала... Аннушка, а не Виленоль? - По крайней мере, встретила в саду Петю тен-Кате не Виленоль, а Аннушка, которая, при всех ее качествах, была все-таки человеком своего времени. - Может быть, - вздохнула Виленоль. - Ты и сама понимаешь, что так не годится! - решительно заявила Вилена. Тени прошлого не могут затмить сегодняшнего дня. Все-таки ты не Аннушка, а Виленоль, только помнящая Аннушку. Ты не имеешь права совмещать во времени Ильина и Петю... - Да, в тот момент мне показалось, что я изменяю своему Мише Ильину... Вот я и обрушилась на Петю... - Узнаю!.. Твоя Аннушка стоит рядом с нами... и улыбается, глядя на нас. - Ах, если бы я знала, как надо поступать! - воскликнула Виленоль и неожиданно расплакалась. И тут родившиеся в разных столетиях женщины, восстанавливавшие по мелькавшим в памяти картинам жизнь другой, еще более ранней жительницы Земли, увидели идущих по дорожке бабушку Авеноль, Арсения, старика Питера тен-Кате и... его сына Петю. Виленоль, вспыхнув, вопросительно взглянула на Вилену. - Петя принадлежит к тем близким мне людям, - спокойно сказала Вилена, которым я хотела сыграть на рояле, как когда-то... в незапамятные времена. Я должна узнать, как будет сейчас принята моя игра. Виленоль старательно приводила себя в порядок. Арсений расцеловал Вилену и Виленоль. Бабушка Авеноль, сухая, черствая, бодрилась. Она старалась выглядеть подтянутой рядом со своей внучкой и юной старшей сестрой. Все взошли по ступенькам на веранду. Арсений нажал кнопку и поднял стену открылась комната с роялем. Вилена села за него. - Я перенеслась к вам из прошлого, но я буду играть еще более ранних композиторов, - сказала она. - Мне кажется, что чувства, переданные музыкой, не стареют, если, конечно, я сумею их передать. Вы скажете, как мне это удастся. Физики уже приняли меня в свою семью. Примут ли любители музыки? И она заиграла. Заиграла, как когда-то на конкурсном концерте... Тогда она мысленно провожала Арсения в звездный полет, поняв, что только из любви к ней он избегал ее. Сейчас он был здесь, рядом... И снова была искрометной, радостной ее музыка, как на последнем туре конкурса... Она играла Бетховена, Шопена, Рахманинова... Когда она замерла, сняв руки с клавиатуры, все долго молчали. Потом старик тен-Кате сказал: - Нет ничего выше и прекраснее, чем давать счастье многим людям. - Так говорил Бетховен! - воскликнула сияющая Виленоль и, взяв Петю тен-Кате за руку, потащила его в сад. - Я расскажу тебе про Аннушку, и ты поймешь все, - сказала она ему. И она долго-долго рассказывала: как вдруг Аннушка проявила в ней себя. Возбужденные, словно очищенные музыкой от повседневности, гуляли они в лесу и в поле, за которым виднелся завод. И были счастливы. И это, пожалуй, было высшим признанием музыки Вилены.