Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы Страница 16

Все рухнуло, все погибло, уже ничего не исправить...

- Мать! - воззвала она. - Великая Мать! Смирись! Мать! - взмолилась она, - смирись, он тебя убьет!

И святилище опустело. Только облако жгучего мрака, только боль...

- А! - сказал бог, - ты жива? Жаль. Ничего, ты скоро подохнешь. Подыхайте все, - сказал бог. - Не стоит моего мальчика ваш поганый мир...

Он замолчал, он уже уходил, и тогда она закричала.

- Бог! - кричала она. - Великий бог! Смилуйся! Пощади!

Но он только злобно засмеялся в ответ.

Она не сумела встать и поползла за ним.

- Боже! - кричала она, - погоди! Послушай, Мать говорит со мной! Боже! - кричала она. - Торкас не умер!

И он остановился.

- Бог! Мой великий бог, я не знала, что вас двое, и Изначальная Тьма разделила вас. Твой сын будет жив, если ты сумеешь уйти!

- Хороший совет! - прорычал он. - Чтобы уйти, я должен убить его тело!

- Нет! - сказала она. - Нет! Послушай, - сказала она, - я не знаю, что это значит. Слова лишь приходят ко мне, и я повторяю их. Мера за меру, - сказала она. - Мир спасенный за мир убитый. Ты - свой судья и палач, отдай же свой долг и отпусти себя на свободу. Ты получишь свободу, сказала она, - а сын твой получит жизнь.

Он вдруг оказался рядом, схватил ее за плечо и поднял с земли, как обрывок ткани.

- Гляди в глаза! - приказал он, и она ответила с жалкой улыбкой:

- Я не вижу тебя.

- Я тебя вижу, - сказал он угрюмо, и черное пламя коснулось ее. Тяжелая, душная, темная сила сдавила ее, как огромный кулак.

И отпустила.

Бог ушел.

Была беспросветная ночь, когда он вышел из храма. Он не думал, что это длилось так долго. У Вечности нет часов.

Он шел один... один... один... только он, и одиночество было страшнее всякой боли. Века одиночества - и коротенький миг теплоты. Лучше бы сотня смертей, чем эта потеря. Это я виноват, подумал он горько, это я его погубил...

Он шел - и боль бушевала в нем. Дурак, я думал, что боль мне уже не страшна. Я просто забыл, что есть и другая боль. Боль вины, боль потери, боль последней разлуки... Я его потерял, горько подумал он. Даже если старуха не врет, я никогда его не услышу. Никогда мы не будем вместе только я или только он...

Он заставил себя остановиться. Он не мог одолеть эту боль. Он просто стоял и ждал, когда она чуть притупится, пока можно будет терпеть. И когда стало чуточку легче, он сказал себе:

- Ладно! Пускай это будет он. Я заплачу свою цену.

Он помедлил, невольно всматриваясь в себя, безнадежно на что-то надеясь. Всей тоской своей, всей болью своей потери он пытался пробиться туда, где скрыт от него Торкас. И на миг ему почудился отзвук! Словно что-то вздрогнуло рядом, словно кто-то шепнул:

- Иду!

Он невесело усмехнулся, потому что это обман. Шуточки неуемной надежды. Он один - и теперь навсегда...

Она вырвалась из ужасов сна и лежала с мучительно бьющимся сердцем. Горячая духота наполняла спальню, густая и черная, совсем, как ее страх.

Она поднялась с постели, оделась, накинула черное покрывало и тихо прошла в поминальный покой.

Там жили два вечных огня, лелеемых, неугасимых; она одинаково их берегла, но один еле тлел - ведь Энрас ушел, ушел навсегда, и след его затерялся на черной дороге. А второй огонь сиял ровно и ясно, потому что Другой всегда был здесь. Здесь - за душной стеной раоли. Здесь - на тропах горного края. Здесь - в ее материнском сердце.

А теперь Другой бушевал. Огонек превратился в пламя: не смиренный лучик лампадки - факел, рвущийся на ветру.

О_н_ проснулся.

Она отступила к стене и зажала руками рот. Страх и горе громко кричали в ней, но она зажимала руками рот, не пуская на волю крик. Только жгучие слезы, только боль...

Это было недолго - она слишком привыкла к боли. В ее жизни, темной, запертой от людей, были только память и боль, и совсем немного надежды. Но надежда была, словно хилый росток, что пронизывает земляную глубь и раскалывает самый твердый камень. И надежда шепнула ей: погоди! Может, это еще не конец, может быть, ты что-то сумеешь...

Тихо-тихо она подошла к огню и коснулась его рукой. Пламя прянуло от руки, заклубилось, словно смеясь, прикоснулось, не обжигая, и опять отлетело прочь.

Словно громкий беззвучный зов, словно зычный беззвучный голос, и она прошептала:

- Иду!

И она проскользнула, как тень, сквозь запретную дверь раоли и взбежала по лестнице в башню.

Вастас спал, но проснулся, едва заскрипела дверь. Он глядел на нее, и в глазах его, золотых, словно у хищной птицы, удивление стало радостью, а надежда тоской.

- Брат мой! - сказала она, - мой господин! Торкас в беде, надо ехать!

Он покачал головой, и она мучительно сжала руки.

- Он в Ланнеране, Вастас!

И теперь лицо его было, как камень, и в глазах спокойный жестокий блеск.

- Тебе обязательно ехать?

- Да! Бог возвратился и хочет его забрать. Я не отдам! - сказала она, и Вастас кивнул угрюмо.

- Собирайся. Мы выедем на рассвете.

И опять мотало ее в закрытой повозке, и вокруг лежал черный, ненужный мир, но теперь в ней не было пустоты. Страх и горе - но рядом жила надежда. Страх и горе - и темная смутная радость, потому что я снова увижу его. Этот взгляд, где жгучая гордая тьма и угрюмая гордая сила. Эта горестная насмешка и безжалостная доброта...

- Что ты знаешь, Аэна? - спросил ее Вастас.

- Я видела сон, - сказала она. - Тот, кто ушел, смеясь, вернулся в гневе. Мне снился Торкас, - сказала она. - Он лежал окровавленный на земле, а бог стоял над ним, охраняя, и вся земля была залита кровью, и горы трупов гнили на ней. Мне снилось, - тихо сказала она, - как вышел из моря огонь, пожирая и землю, и небо. Но бог сражался с огнем, и огонь отступил. Тут Торкас позвал меня, и я пробудилась. Брат! - сказала она, я въяве видела бога! Испуганная сном, я пошла в молельню. Огонь бушевал, он был словно факел в бурю, и в пламени я увидела бога. Он стоял у портика Верхнего Храма в обличье Торкаса, но это был _О_н_. Плащ его был прожжен и панцирь изрублен, а в руке обнаженный меч.

- Торкас - мой сын и наследник, - угрюмо ответил Вастас. - Я не отдам его даже богу!

И она подумала: если он жив. Если мой мальчик, мой Торкас еще не на черной дороге.

- Завтра я ухожу, - сказал Безымянному Ронф. Они сидели вдвоем в уголке темноватой харчевни, где было грязно и чадно, но зато не бывало чужих.

- Отведу караван до Горты, - говорил он неторопливо, - а там возьму еще пятерых и отправлюсь в Заннор - за обозом с солью.

- Нет, - сказал Безымянный. - Останься здесь.

- Я - человек служилый, должен выполнять, что велят.

- Ты должен служить Ланнерану, - ответил Он, - а его судьба решится теперь. И не только его, - сказал он угрюмо. - Может быть, внуки твоих внуков увидят свет, если все будет сделано так, как надо.