Андрей Жвалевский - Те, которые Страница 17

– Вполне.

– …то я только за. Жаль упускать такое предложение.

Встаю, делаю последний глоток из кружки.

– А что именно делать? – Тоня смотрит в глаза, старается сохранить спокойствие.

– А вот это и надо придумать. Плана пока никакого нет. Я побежал.

Иду в прихожую.

– Сегодня танцуем, не забыл?

– Конечно, помню! Я заеду!

Надеваю ботинки. Тоня выходит поцеловать на дорожку. В глазах у нее уже пленка, она уже придумывает. Мы чмокаем друг друга, и я убегаю.

Вечером возвращаюсь с работы пораньше. Объясняю, что одна из клиенток в последний момент попросила перенести сеанс. У нас с Тоней остается время на легкий ужин.

– Ну что, – между прочим спрашиваю я, уплетая индюшачьи котлетки, – надумала?

Она не переспрашивает, о чем это я, молча выходит из кухни и возвращается с несколькими исписанными листками бумаги. Я читаю, поедая котлеты.

Это планы первых трех ролевых игр для детей. Очень неплохие планы. У меня на душе – смесь радости и печали. Радость оттого, что задуманный план осуществляется, как по нотам. Печаль оттого, что мне все яснее, чем это закончится.

Есть классический анекдот про русский бизнес (на самом деле не русский, весь мир так работает). Встречаются два бизнесмена. Одному нужен вагон алюминия, он готов купить его за миллион долларов. У второго есть вагон алюминия, он согласен продать его за миллион долларов. Бизнесмены бьют по рукам и расходятся: один – искать миллион долларов, второй – искать вагон алюминия.

Что-то подобное произошло и со мной, потому что, конечно, никаких спонсоров ко мне не приходило и никаких денег не предлагало. Была когда-то голубая мечта юности, да все руки никак не доходили.

Вот, наконец, дошли.

По счастью, большинство моих клиентов – люди с деньгами. И с детьми, возраст которых когда-то именовался «отроческим», затем «подростковым» и, наконец, «тинейджерским». Они с готовностью поддержали почин тренингов, высказавшись в том духе, что «все лучше, чем водку-то по подъездам бухать».

Тоня летала стрижом: по городу, по окрестностям, по музеям. Общаться с ней стало совершенно невозможно, она говорила только о ролевых играх, палатках, инструкторах, командном духе.

Только на танцах она немного расслаблялась. Я уже овладел первыми тремя движениями танго, вальса, самбы и ча-ча-ча, и жена величественно позволяла себя вести. Не поправляла, даже когда я сбивался, а если наступал на ногу, тихонько взвизгивала и улыбалась.

Я наслаждался этими двумя часами в неделю, когда мы были наедине (остальные пары и тренер не в счет). Мне удалось очень быстро отвыкнуть от типичной ошибки начинающих – во время танца смотреть на ноги. Я смотрел только на Тоню. А она – чуть мимо меня, вытянув шею, с легкой улыбкой. Мы кружились и скользили, и я вдруг понял, что влюбился в свою жену. Влюбился так, как не мог прежний владелец тела. Он, дурак, думал, что счастье свалилось на его голову закономерно, а я-то понимал, что это редкая удача – такая женщина рядом.

Мы танцевали, я любовался Тоней и старался не думать о том, что должно было очень скоро произойти в наших взаимоотношениях.

Первое правило адюльтера гласит: «Не ищи далеко, ищи близко».

Любовником редко становится кто-то совсем посторонний. Чаще всего это друзья детства, соседи, друзья мужа.

Или сотрудники.

Для каждого мероприятия Тоня набирала новую команду. Некоторые, попробовав разок, навсегда отваливали, другие появлялись периодически. Несколько человек приходили постоянно.

Среди них особо выделялся Костик: высокий, широкоплечий, с ясными детскими глазами. По виду – пацан пацаном, хотя на самом деле было ему уже за тридцать. Мужик с образованием и неплохой работой. Кажется, дизайнерил где-то.

Из-за мальчишеской внешности Тоня на него и запала. Он очень хотела сына, но Супонев был против. Однажды у них состоялся большой душевный разговор, в ходе которого он убедил супругу, что и одного ребенка им достаточно. Тоня тогда согласилась со всеми доводами. А Супонев успокоился, хотя опыт и талант психолога должны были ему подсказать: невозможно убедить женщину, которая хочет ребенка, в том, что она не хочет ребенка. Можно задушить это желание, завалить его всякими обломками – и ждать, в какой уродливой форме оно прорастет.

Сначала Тоня не скрывала своего восхищения «этим мальчиком». Она все свои рассказы о тренингах начинала с Костика и Костиком заканчивала. А потом перестала. То есть упоминала о нем, конечно, в числе прочих, но походя, вскользь. Это означало, что она уже начала понимать, какие чувства испытывает к Костику, и боится, не хочет их перед мужем демонстрировать.

На этом этапе я имитировал полную доброжелательность и не возмущался даже тем, что Тоня все чаще в постели жаловалась на усталость, головную боль, отсутствие настроения.

А потом роман вошел в физиологическую фазу. Они переспали. Нет, Тоня ни разу не прокололась, не было наглого вранья («Я у подруги заночевала»), не называла она меня спросонья чужим именем. Только общая вздернутость, тревожная задумчивость и внезапные приступы виноватой нежности – все то, что обычный муж не заметит, спишет на женские капризы или ПМС.

Но я не обычный муж. Я все это видел много раз и из любого ракурса. Как пишет один неплохой поэт из современных (Быков, кажется): «Я уводил, я был уводим, теперь я сижу в кустах». Быков предлагает пять выходов из этой пикантной ситуации «Убить одну; одного; двоих (ты шлюха, он вертопрах); А то, к восторгу врагов своих, покончить с собой в кустах. А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть своим путем…»

У меня выходов всего два: делать вид, что я слепоглухонемой идиот, или потребовать объяснений. Первый способ – нечестный, так я только наваливаю на Тоню все больше вины. Второй способ – тяжелый. Но зато правильный.

Однажды вечером, когда Насти нет дома – укатила в Питер на международный турнир по своим дебатам – я подсаживаюсь к Тоне, которая что-то читает на своем диване, и приобнимаю ее.

По законам жанра я должен спросить: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?». Но это тоже подло. Я ведь все знаю. Я знал это с самого начала. Поэтому я говорю:

– Ты спала с Костиком.

Без вопросительного знака в конце.

Тоня сразу начинает реветь от боли и облегчения.

Мы говорили с ней всю ночь. Она все время пыталась оправдываться, горячо убеждала меня, что это было «затмение какое-то», что завтра же она его отвадит, что я самый лучший. Я не спорил. Слушал, гладил по голове и подсовывал наволочку для слез и соплей (платки быстро закончились). Потом она выдохлась и замолчала, прерывисто всхлипывая.