Павел Корнев - Мир фантастики 2010. Зона высадки Страница 17

16

Сначала пришел холод. Он не был холодом, который обжигает небытием, он был холодом спокойствия и терпения. Холодом уверенности и знания. Затем наступил жар, словно холод коснулся раскаленного, но раскаленное не исторгло из холода облака пара, оно обратилось холодом, не остывая. «В поступке Сенда не было глупости, он просто все еще оставался Сендом, молодым и горячим», — подумал Ур, потому что он сам, в отличие от молодого Уильямса, не находил сил, чтобы остаться самим собой, и уже стал кем-то иным. Хотя и не перестал быть Уром, пусть даже его не слишком горячее «я» погружалось в холод все глубже и глубже. И он готов был проститься с самим собой без сожаления, потому что его малое сменялось бескрайним, и потому, что вместе с Уром в холоде тонули сомнения, неуверенность, слабость, неуправляемость, уязвимость. Он все еще не понимал того, кем стал, но чужие воспоминания уже клубились на краю сознания и он уже чувствовал, что стал частью силы, которой нет предела.

— Бак? — пробился сквозь гул челнока в уши голос Стива.

— Бака нет, — спокойно ответил Ур, счищая с экзоброника запекшуюся пыль и набивая ею флягу на запястье.

— Тебя тоже не будет, — проскрипел отчужденно Стив.

— Здесь кроме меня двое пилотов, и они все еще люди, — с усмешкой заметил Ур, одним движением поймал муху и отправил ее вслед за пылью во фляжку. — Мы поднимаемся. Впрочем, что тебе жизнь двух человек? Ведь ты составляешь лоцию… Хотя муху я все-таки спасу. Пусть на время.

— Выбора нет, парень, — вздохнул Стив.

— Я понимаю, — ответил Ур.

— Вас когда лучше накрыть; немедленно или повыше? — спросил Стив. — Или предпочитаешь вспышку на орбите?

Ур поднялся и рванул рычаг шлюза. Завыла сирена. Заморгало аварийное освещение. Корпус челнока задрожал. Засвистел улетучивающийся воздух, и экзоброник мгновенно покрылся инеем. Ур бросил в белесое марево фляжку и сделал обожженным лицом улыбку, боли от которой не чувствовал. Он ничего уже не чувствовал.

— Я найду эту фляжку и уничтожу! — закричал ему в ухо Стив.

— А всю планету? — шагнул в пустоту Ур.

Александр Матюхин

Далекая мелодия

1

В то утро по радио передали о нападении пришельцев. Софья Николаевна не спала, погрузившись в вязкую темноту слепой полудремы. Она ждала, когда начнется девятичасовая утренняя передача, снова теша себя надеждой услышать далекую французскую мелодию, нежные переливы которой ласкали ее израненную душу и бальзамом проливались на истерзанный неизвестной болезнью позвоночник. Но ближе к девяти сообщили о пришельцах, и сердцебиение Софьи Николаевны участилось. Широко открытыми глазами, жизнь в которых пятнадцать лет назад сожрала вторичная катаракта, она смотрела в ту сторону, где, как предполагалось, стоял старый платяной шкаф. Софья Николаевна слышала, как по крыше шуршит легкий осенний дождь. По радио говорили, что еще ничего не ясно. Комнату наполнял запах вечного старения. Ближе к обеду в комнате должна была появиться Маша, чтобы раздвинуть красные махровые шторы, звонким щелчком распахнуть окно и впустить в комнату свежий весенний ветер.

Но никто не появился.

Чуткий слух девяностолетней старухи, которая провела в этой комнате столько времени, что пружины ее кровати давно покрылись ржавчиной, а тряпичные тапки, забытые под кроватью, истлели сами собой, уловил за дверью, в коридоре, звуки беспокойных шагов и тихие, встревоженные разговоры. Говорили, ясное дело, о нападении пришельцев.

Радио стояло справа от кровати, на деревянной тумбочке около стакана с водой. Каждое утро Маша протирала поверхность влажной тряпкой, потому что пыль в этой комнате была настоящим стихийным бедствием. Она скапливалась на подоконнике, на тумбочке, в уголках постели Софьи Николаевны, на гладком истертом линолеуме, оседала на радио и на стенках стакана, который приходилось протирать два-три раза в день. Пыль скрипела на зубах несчастной старушки и тонкой пленкой покрывала ее глаза с черными невидящими зрачками. Много лет назад Маша еще боролась с пылью, раз в неделю вооружаясь веником, щетками, пенной благоухающей водой, разнообразными тряпками, ведрами и неутомимой энергией. Но потом даже ей надоело. А с тех пор, как Софья Николаевна слегла окончательно, круг уборки сузился до небольшого участка около кровати и тумбочки.

Радио же никто не протирал целую вечность. Пыль давно забилась во все мыслимые щели, а внутри обосновалось семейство рыжих тараканов. В то время, когда сюда его притащил внук Артем, раскопав под грудой истлевшей военной формы, набитых пылью рюкзаков и прочего многолетнего хлама, Софья Николаевна еще могла двигаться и даже два-три раза в день поднималась, чтобы прогуляться по комнате и самостоятельно открыть окно. Много лет назад старость еще не настолько прочно обосновалась в этой комнате, и ее тленный запашок не успел поселиться под кроватью и в темных углах. Радио работало отлично, без помех. Оно ловило одиннадцать каналов, из которых Софья Николаевна слушала три. Прогуливаясь по комнате (один маленький шаг, нога едва отрывается от пола, потом десять минут перерыва, тяжелое дыхание и удары сердца в висках), Софья Николаевна слушала новости, слушала песни, слушала прогноз погоды, снова новости, передачи о здоровье, радиовикторины, беседы со слушателями, беседы со специалистами, просто беседы — бестолковые, но иногда занятные. По мере того, как мир погружался в темноту, Софья Николаевна все чаще в своих мыслях возвращалась в прошлое, и радио, неотступно следующее в багаже следом за Софьей на протяжении последних семидесяти лет, было мостиком, этакой машиной времени между яркими воспоминаниями о прежней жизни и тусклыми надеждами в жизни настоящей. И даже когда цепкая инопланетная болезнь обглодала нервы на позвонках и навсегда приковала старуху к кровати, радио работало без перебоев, далекой мелодией, нежнейшими звуками скрипки напоминая Софье Николаевне о человеке, который шестьдесят пять лет назад появился на пороге этого дома. По-военному подтянутый, в форме офицера вооруженных сил, в фуражке, с козырька которой капала вода, мокрый и улыбающийся, неуклонно решительный в своем стремлении получить то, за чем пришел, — он казался принцем на белом коне. Он очаровал мать, подружился с отчимом и остался в жизни Софьи Николаевны до самой смерти. И хотя из-за этого человека Софью Николаевну примут за сумасшедшую, хотя именно из-за него она подхватит неизвестную болезнь, сточившую к девяноста годам ее позвоночник, хотя именно он косвенно лишит ее возможности видеться с дочкой и двумя сыновьями, Софья Николаевна, после их встречи и до самой смерти, ни на секунду не сомневалась в правильности своего выбора.