Айзек Азимов - Миры Айзека Азимова. Книга 8 Страница 17

С другой стороны, череда мыслей, которая заставила Жискара вспомнить прошлое, побудила и Дэниела задуматься о тех же давних событиях, о которых в свое время рассказал ему Жискар. Жискар тоже не удивился задумчивости Дэниела.

После паузы их разговор продолжился, но продолжился по-новому, словно теперь каждый думал о прошлом за двоих.

— Похоже, друг Жискар, что народ Авроры теперь понимает, насколько он слабее Земли и ее Поселенческих миров, а значит, кризис, предсказанный Элайджем Бейли, благополучно миновал.

— Похоже, что так, друг Дэниел.

— Ты постарался, чтобы так случилось.

— Постарался. Я удерживал Совет в руках Фастольфа. Я сделал все возможное, чтобы убедить тех, кто формировал общественное мнение.

— Однако мне не по себе.

— Мне было не по себе на каждой стадии процесса, хотя я стремился никому не делать вреда. Я не прикоснулся ни к одному человеческому существу, когда видел, что ему нужно нечто большее, чем легкое касание. На Земле я просто смягчал страх репрессалий, в основном у тех, у кого этот страх и так был невелик: я рвал нить, которая готова была порваться. На Авроре все наоборот. Политические деятели не хотели поддерживать политику, ведущую к изгнанию их из уютного мирка, и я просто поддерживал это нежелание и укреплял нить, которая удерживала их. Это погружало меня в постоянное, хотя и слабое, беспокойство.

— Почему? Ты поощрял экспансию Земли и не одобрял экспансии космонитов. Так и должно было быть.

— Так ли? Подумай, друг Дэниел, разве землянин стоит больше, чем космонит? Ведь они оба люди.

— Есть разница. Элайдж Бейли считал, что ради заселения Галактики можно пожертвовать даже собственным народом. А доктор Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля и космониты, лишь бы в Галактике не распространились земляне. Первый надеялся на успех либо одного, либо другого народа, а второй не хочет ничьего успеха. Разве мы не должны выбрать первого, друг Жискар?

— Похоже, что так, друг Дэниел. Наверное, ты до сих пор испытываешь определенное влияние своего бывшего партнера Элайджа Бейли?

— Я дорожу памятью о партнере Элайдже, и народ Земли — его народ.

— Я понимаю. Я уже много десятилетий говорю, что у тебя тенденция думать по-человечески, но не уверен, что это комплимент. Хотя ты и стараешься думать, как человек, ты все-таки не человек и связан Тремя Законами. Ты не смог бы повредить человеку, землянин он или космонит.

— Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать. Нам дан приказ защищать леди Глэдию. Защищая ее, я могу вынужденно нанести вред человеку, и думаю, что при прочих равных условиях я охотнее немного повредил бы космониту, чтобы защитить землянина.

— Это тебе только кажется. На самом деле ты руководствовался бы конкретными обстоятельствами. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, — сказал Жискар. — Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал так, чтобы доктору Фастольфу не удалось убедить аврорианское правительство поддержать политику эмиграции и позволить распространиться сразу двум силам. Я не мог помочь и понимал, что часть его трудов пропала даром. Это наполняло его отчаянием и, возможно, ускорило его кончину. Я чувствовал его мысли, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел, если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы способность землян к экспансии, не улучшив и аврорианского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастольф потерпел бы двойное фиаско — как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттеснил бы его от власти. Чувство поражения было бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастольфу всю его жизнь, поэтому и предпочел действовать так, чтобы меньше его ранить и, по мере возможности, не вредить другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастольф постоянно расстраивался, не умея убедить аврориан и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по крайней мере, радовался активной эмиграции землян.

— А ты не мог бы подтолкнуть и землян, и аврориан, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастольфа?

— Мне это приходило в голову. Я рассмотрел такую возможность и решил, что не смогу. Чтобы склонить к эмиграции землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда. Чтобы сделать то же самое с аврорианами, нужно было многое изменить, и это не могло пройти бесследно. А Первый Закон это запрещает.

— К сожалению.

— Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро! Но как я мог изменить его твердое решение противодействовать доктору Фастольфу? Это все равно что повернуть его голову на сто восемьдесят градусов. Такой поворот самой головы либо ее содержимого мог бы с равной эффективностью убить его. Цена моего могущества, друг Дэниел — невероятная дилемма, с которой я постоянно сталкиваюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы видим и о котором можем судить. Но человеческие эмоции и повороты мыслей понимаю только я, поэтому знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне их понимаю. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс моих проводников. И все-таки я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо кризисной точки. Аврора знает об объединенной силе поселенцев и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Элайджу Бейли в этом смысле выполнено. Мы указали Земле путь, который приведет к покорению Галактики и образованию Галактической Империи.

Роботы возвращались к дому Глэдии. Дэниел вдруг остановился и прикоснулся к плечу Жискара:

— Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Элайдж гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя» — и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.

— О чем?

— Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Элайдж много лет назад. А что, мы и в самом деле можем уже не опасаться космонитов?

— А ты сомневаешься?

— Меня насторожило поведение доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдией.

Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев, трепетавших на холодном ветру. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия еще не удивляется их отсутствию.

— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.