Кирилл Якимец - Отряд "Омега" Страница 17

Первый спокойно продолжал:

— … Так что, во все сети ты можешь теперь лазить собственной башкой. А лучше пораспроси Ольгу сам. Она сегодня вечером будет во дворце — папка ей делает пышный прием в связи со счастливым возвращением. Заодно почтут память моего брата — безудержным пьянством и прочими утехами плоти.

Первый легонько вздохнул и закончил:

— Ну, тебе-то надо не о плоти думать, а о душе. Подключайся к работе, Феодосий.

Это точно, решил Комнин. Если сейчас не подключиться, Первый отправит Империю на тот свет вслед за своим любимым братом Мануилом.

Экран погас. Комнин вышел из-за стола, открыл дверь в приемную. Пенелопа, как всегда, читала толстый, как она сама, роман о любви. Комнин любил пышных сентиментальных женщин. Он подошел вплотную к сидящей Пенелопе, нагнулся и поцеловал ее в темечко.

— Пен, сегодня никаких гостей, кроме Первого и треуха по имени Керда. То же самое — со звонками. К девяти вечера приготовь парадный хитон, я иду во дворец.

— А я?

— Ну, давай. Константин устраивает праздник. Развлекись. Только ко мне не приставай — я-то буду работать.

За окном все так же плыли по перламутровой воде белые парусники, множество парусников. Квадратные и треугольные паруса двигались по прямой, параллельно линии горизонта. Половина парусов двигалась в одну сторону, половина — в другую. Это казалось абсолютно лишенным смысла, словно веселенький узор на обоях в горящем доме.

Глава 2

Прием по случаю счастливого возвращения проходил в новом здании императорского дворца — гигантской подкове из стеклокаменных блоков, ласково обхватившей с трех сторон храм Святой Софии. На фоне этой громадины храм выглядел изящной старой игрушкой в неловких руках младенца-олигофрена. Комнин, впрочем, во всем теперь был готов усмотреть признаки деградации.

Прием начался с торжественной панихиды в храме. Император стоял, беспокойно стреляя глазами то в любимую дочь, то в министра войны Темуджина Есугея. Плоское лицо министра, всегда непроницаемое, сегодня просто напоминало ровное дно медного тазика. Ольга в глухой малиновой тунике и белом длинном хитоне, с волосами, убранными в аккуратную косу, была само послушание. Иногда она спокойно встречалась глазами с отцом — и тогда угловатое лицо императора начинало подрагивать.

Панихиду проводил митрополит Кирилл. Его жидковатый, вроде бы, голос проникал в самые дальние закуты храма. Изнутри храм все еще был большим. Большим, темным и неуютным. А может быть, это митрополит распространял вокруг себя такое настроение. Тяжелый пронзительный взгляд, тяжелые космы спадают на покатые плечи. Очень влиятельный религиозный фанатик.

Панихида происходила в присутствии всей константинопольской знати. Министры, их жены, любовники жен и любовницы любовников, Префект Центра, заместители Префектов Африки и Гипербореи, их жены и взрослые дети. Первый стратиг Государственной Стражи Димитрий Дук стоял, не стесняясь, в обнимку с Клио, своей новой супругой. Провинциальная гетера Клио была, разумеется, очень горда своим новым положением. Комнин, представлявший Тайную Службу, был без Пенелопы — нечего ей здесь делать, пусть сразу приходит во дворец.

После панихиды высокие гости проследовали во дворец по специальному коридору, соединявшему храм с Розовым Фойе резидентции Императора. Митрополит шел рядом с Императором, что-то говорил ему тихо. Император Константин прятал глаза, но слушал, не перебивая. Зреют государственные решения. Комнин понял, что должен перехватить митрополита сразу после Императора.

В фойе мужчины скинули на руки слуг черные накидки, оставшись в цветных одеждах. Цвета хитонов, правда, были довольно однообразны — либо золотая парча иконопочитателей, либо голубой хлопок иконоборцев. Хитон Императора был белый, хитон Первого стратига Госстражи выделялся ярко-красным цветом. Беспартийность Императора диктовалась его неприязнью не только к политическим партиям, но и к политике как таковой. Зато беспартийность Димитрия Дука возникла в результате ссоры с митрополитом. Митрополит был в черной рясе, но на груди, помимо креста, носил голубой значок иконоборца. Фактически именно он руководил партией, а вовсе не александрийский промышленник Флорес, которого даже не пригласили на прием. Митрополит осудил последний брак Дука, объявив его "узами плоти, но не души", и даже распорядился прогнать из лона Церкви священника, венчавшего Дука с бывшей гетерой. Дук, конечно же, покинул партию, заявив, что еще не известно, кто кого и откуда прогнал. Заявление это не было лишено оснований: министр войны Есугей — иконопочитатель, министр финансов Александр Маймон — тоже иконопочитатель, а обязательная беспартийность Тайной Службы подчеркивалась черным хитоном, в котором был Комнин.

С митрополитом оставалась только Гвардия и банкиры. Это, конечно, тоже немало. Комнин следовал за митрополитом и Императором, выдерживая безопасную дистанцию. Хорошо бы услышать, о чем они говорят, но еще лучше — чтобы никому не пришло в голову, будто Комнина это интересует.

Широкая лестница, выложенная каракским мрамором, вела в Зал Симпосионов. Обнаженные флейтистки уже выдували тихую меллодию, усиленную аккустикой зала — Император, не будучи искушен в политике, был большим знатоком музыки и ненавидел электронное усиление звука. Ложа стояли полукругом, еда уже дымилась на столе. Юные виночерпии — курсанты гвардейского училища — стояли наготове с глиняными кувшинами, чтобы наполнить чаши херсонесской «Тамарой» урожая 1936 года. Византийский Император Константин Двадцать Второй любил северные вина — не только вина Тавриды (это еще куда ни шло), но даже похожие на уксус вина старой Турции, сделанные из винограда, растущего возле Равенны. "Вклад в укрепление дружбы между двумя космическими державами," — отшучивался обычно Император. А гостям приходилось это пить.

Комнин поморщился, пригубив приторную густую «Тамару». Ему, как и многим, был больше по нраву золотистый «Лимассол» или хотя бы простенький, но освежающий палестинский "Крестоносец".

Но если не считать вин, все было превосходно. Кальмар в апельсиновом соусе не заставлял кровь отливать от головы к желудку, тихая музыка не мешала краем уха слушать чужие разговоры, а скупые движения танцовщиц не отвлекали от мыслей. Сейчас, прежде, чем наседать на митрополита, надо прикинуть всю обстановку. Во-первых, о чем это митрополит так напряженно беседует с Императором? Митрополит Кирилл, иконоборец до мозга костей, не склонен к светскому трепу, да и вообще — к светскому времяпрепровождению. Если уж он вообще пришел во дворец сам, а не прислал вместо себя какого-нибудь развратного епископа, значит, у него есть, о чем поговорить всерьез. Едва ли он пытается склонить Императора на сторону иконоборчества — это прямой путь поссориться с монархом.