Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 17

- Так что же, Гаврила Михайлович?

- Нишкни... - подьячий задумался. - Ты это наудалую брякнул, или доказательство есть?

- Такое доказательство, что хуже некуда. Ты того конюшонка, Данилку, помнишь?

- Как не помнить!

- Он девку подсылал в избу, узнать - не приходил ли кто забирать парнишку! Он кто тому парнишке - брат, сват? Да еще тайно подсылал - сам у ворот ждал, хоронился! А у него за спиной-то - кто?..

- Да-а... Прав ты, Степа. Хуже - некуда... Ты кому-то про это доносил?

- Да ты что, Гаврила Михайлович! Мы с тобой в этом деле больше всех запутаны - стану я всему приказу языком трепать тебе и себе во вред!

- Это правильно. Это разумно... А на кой ляд Греку грамота, ежели она?..

- А он же хитрый! Помнишь, в приказе толковали - он же и Риме у католиков жил, сам католиком стал, в Турции бусурманскую веру принял, к нам перебрался - православным себя объявил! Он мог, на грамоту глянув, догадаться, что она такое... ежели только не для него самого это сокровище из Кремля кто-то вынес, да не донес...

Деревнин кряхтя встал и потер поясницу.

- Крепко я вчера приложился...

Стенька сочувственно покивал. Подьячий прошелся вдоль стола и обратно, чтобы малость разогнать кровь, и с того ему, видать, полегчало. А, может, тело само поняло, как ему устроиться, чтобы не болело. Деревнин навис над столом, согнувшись и упираясь руками.

Стенька, чтобы не быть выше начальства, расставил ноги, присогнул коленки и тоже уперся - только в собственные ляжки.

- Путаное дело, - сказал он. - И впрямь похоже, что это молодцы из печатни на нас напали. Знаешь, Степа, а он не напрасно хотел за грамоту большие деньги платить. Он твердо знал, что сам за нее вдесятеро больше получит! Да и покупателя на примете имел! ..

Они уставились друг на друга с превеликим пониманием. Одно к одному шло и по кусочкам составлялась картинка, на которой яркими красками изображалось изменническое дело Грека...

- Гаврила Михайлович! - воскликнул Стенька. - Ты смотри, что выходит! Сейчас мы эту чертову печатню, можно сказать, в осаду взяли. Коли он, еретик Грек, той же ночью деревянную грамоту куда хотел переправил, так все наши заботы - коту под хвост! Может, ее и в Москве уже больше нет! Да только я в это не верю!

- Потому лишь, что безнаказанностью своей возгордился?

- Потому еще, что знал - мы на помощь позовем, стрельцы прибегут, будут на окрестных улицах налетчиков искать! А ты стрельцов знаешь - они тогда к обворованному месту караул выставляют, когда красть там уже больше нечего!

Стенька выпалил эту крамолу и уставился на Деревнина - понял ли подьячий, что имелось в виду? Подьячий понял - стрельцы, у которых под самым носом подьячего побили, и точно могли по тому злополучному месту, по Никольской улице, полночи с барабанным боем расхаживать, с них станется...

- Так коли грамота еще там?

- Проще всего взять стрельцов и в печатне выемку сделать, - сказал Деревнин. - Протасьев этим, поди, и займется. Да только там у них имущество такое, что и не знаешь как подойти. Грамота будет на видном месте лежать, а тот, кто делает выемку, и не приметит.

- Нет нужды в выемке, Гаврила Михайлович! Пусть Протасьев делает, как пожелает. Коли она там, да коли она кому-то обещана, - тот человек, ее не получив, сам попытается за ней прийти!

- Вот так тебе голландский посол и поплетется на Никольскую! - остудил ярыжку подьячий. - А коли Грек только при нас, увидев грамоту, догадался, на что ее употребить?

- Так он искать покупателя все одно станет! И коли Протасьев рьяно за дело возьмется - Грек поймет, что незачем ему грамоту лишний день в печатне держать. В первую выемку не найдут - во вторую могут случайно набрести. Ему же самому важно от нее поскорее избавиться! Да и деньги получить!

- А как быть, Степа? Сказать в приказе, что дельце изменой попахивает, такой переполох подымется!

Стенька понял без слов - после подобных переполохов головы летят, батоги по спинам гуляют, многие неприятности случаются.

А с кем они в первую очередь случатся? С теми, кто грамоту проворонил...

- А вот мне тут одна затея на ум пришла, - сказал он осторожно. - Коли получится - мы того человека, что за грамотой придет, может, и выследим.

- Коли о том раньше было сговорено...

- Гаврила Михайлович! ..

Такая в ярыжкиных глазах была готовность к действию, чо Деревнин только вздохнул.

- Я еще похвораю денька два, - сказал он. - А ты каждый вечер потихоньку приходи. Что за затея-то?..

Но Стенька не ответил. Он уже, прикусив губу вместе с кончиком уса, напряженно думал...

И по лицу его Гаврила Михайлович все яснее понимал, что ярыжка собрался наворотить немалых дел, руководствуясь лихой поговоркой - или полковник, или покойник.

Такое за ним водилось...

* * *

У Желвака был свой способ вести розыск.

И, надо отдать конюху должное, способ требовал от него немалой доблести. Именно от него! Кто другой бы и радовался необходимости добывать сведения именно так, а не иначе, - Желвак же хмурился. Но, постановив для себя, что иначе много не вызнаешь, шел на дело примерно так же, как иной злодей нераскаянный - на плаху.

Если бы кто видел Богдана Желвака приближающимся к печатне на Никольской улице, так бы и решил - добрый молодец похоронил, как в чуму, всех родных и близких, домишко у него сгорел, а бабка-корневщица объявила, что против его смертной хвори у нее травок нет.

С такой вот пасмурной рожей, повесив голову, брел Богдаш по Никольской улице к Никольскому крестцу - одному из тех трех московских крестцов, где стояли особые часовни для крестного целования по важным случаям и куда на Семик привозили младенцев из богаделен, чтобы бездетные супруги могли выблать дитя, какое полюбится. Самого Желвака так-то выставляли - и хорошо, нашлись добрые люди, да рано их Бог прибрал...

Он собирался посетить церковь Заиконоспасского монастыря, сперва деревянную, что выходила прямо на Никольскую, а потом и каменный храм. Было это в двух шагах от Красной площади, как раз за иконным рядом, почему Спасская обитель и получила такое удивительное название.

В церковь Богдаш проскочил как можно быстрее и неприметнее. Поскольку печатню тряс и шерстил напропалую Земский приказ, поблизости могли слоняться переодетые соглядатаи. А знать приказным, насколько это дело важно для Башмакова, было ни к чему. Пусть в простоте своей полагают, будто еретические писания ищут!

Ведь тот, кто отдал человеку Башмакова столбцы со сказками, отобранными у подьячего Деревнина, земского ярыжки Аксентьева и торгового человека Похлебкина, а потом утром тайно их принял, о своем содействии Башмакову вряд ли орать будет. Глядишь - таким путем местечко себе в Приказе тайных дел выслужит, поближе к самому государю...