Рик Янси - 5-я волна Страница 18

Это могло быть хорошо или плохо. Или не хорошо и не плохо. Любой вариант зависит от того, кто его рассматривает.

Шар оставили они, так что для них это было хорошо.

Свечение набирало силу. Тошнотворный желто-зеленый свет. Слабо пульсирует, как… как что? Маяк?

Я пристально смотрела в темнеющее небо. Появились первые звезды. Никаких дронов не видать.

Если это хорошо для них, значит, это может быть плохо для меня.

И стрелка от «может быть» склонялась к «точно».

Пульсация света ускорялась. Пульсацию сменили вспышки, потом мигание.

Пульсация…

Вспышки…

Мигание…

В сумерках светящийся шар походил на глаз. Этот желто-зеленый глаз подмигивал мне.

«„Глаз“ о ней позаботится».

Моя память сохранила все, что происходило дальше, как серию моментальных снимков, как стоп-кадры из какого-нибудь артхаусного фильма, который снимали неустойчивой ручной камерой.

Кадр 1. Сижу на заднице и, как рак, пячусь от лагеря в лес.

Кадр 2. Встала на ноги. Бегу. По сторонам мелькают смазанные пятна зеленого, коричневого, мшистого цвета.

Кадр 3. Мишка брата. Лапка, которую Сэмми слюнявил и грыз, когда был совсем маленьким, выскальзывает из моих пальцев.

Кадр 4. Вторая попытка подобрать проклятого мишку.

Кадр 5. На первом плане яма с пеплом. Я стою между телами Криско и Бранча. Прижимаю мишку к груди.

Кадры 6–10. Снова лес. Снова бегу. Если присмотритесь, увидите в левом углу десятого кадра овраг.

Кадр 11. Финальная картинка. Я зависла в воздухе над темным оврагом. Кадр сделан сразу после того, как я прыгнула с обрыва.

Я, свернувшись калачиком, лежала на дне оврага, а надо мной с ревом летела зеленая волна. Она уносила все, что оказалось на ее пути: деревья, землю, птиц, белок, сурков, всяких насекомых, то, что покоилось в яме на поляне, обломки бараков и склада, и первые два дюйма почвы в радиусе ста ярдов от взрыва. Я почувствовала ударную волну еще до приземления на дно оврага. На каждый дюйм моего тела обрушилось давление, от которого, казалось, затрещали кости. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я вспомнила слова Криско: «Знаешь, что происходит, когда на тебя обрушивают двести децибел?»

Нет, Криско, не знаю.

Но могу себе представить.

24

Все никак не заставлю себя не думать о том солдате с распятием, которого обнаружила за холодильниками для пива. Солдат и распятие. Может, поэтому я нажала на спуск? Не потому, что мне показалось, будто распятие – это пистолет. Я нажала на спусковой крючок, потому что он был солдатом или, по крайней мере, был в форме солдата.

Он не был ни Бранчем, ни Вошом. Он не был среди военных, которых я видела в тот день, когда погиб папа.

Не был и был одновременно.

Не был никем из них и был всеми ими.

Я не виновата. Так я себе говорю. Это они виноваты.

«Это они, не я, – сказала я мертвому солдату. – Хочешь кого-то обвинить, обвиняй других и отстань от меня».

Бежать равно умереть. Остаться равно умереть.

Лежа под «бьюиком», я соскальзывала в теплый сонный полумрак. Самодельный жгут практически остановил кровотечение, но каждый удар моего сердца отдавался в ране.

Помню, я тогда думала: «Все не так плохо. Умереть вообще не так уж и плохо».

А потом я увидела лицо Сэмми. Он прижимался носом к стеклу школьного автобуса и улыбался. Он был счастлив. Он чувствовал себя в безопасности – с ним другие дети, к тому же появились военные дяденьки, которые должны защищать его и следить за тем, чтобы все было хорошо.

Эта картинка преследует меня уже несколько недель. Будит по ночам. Возникает перед глазами, когда я совсем к этому не готова, например, когда читаю, или делаю припасы, или просто лежу в маленькой палатке и думаю о том, как жила до прихода иных.

В чем смысл?

Зачем они разыграли весь этот спектакль? Прибытие «спасителей», противогазы, мундиры, «инструктаж» в бараке. Зачем все это, если они могли просто сбросить один свой мигающий «глаз» с дрона и стереть нас всех с лица земли?

В этот холодный осенний день, когда я истекала кровью под «бьюиком», мне открылась правда. Это открытие ударило больнее, чем пуля, которая прошила мою ногу.

Сэмми.

Им нужен был Сэмми. Нет, не только Сэмми, они хотели забрать всех детей. Чтобы заполучить детей, надо было войти к нам в доверие.

«Заставим людей поверить нам, заберем детей, а после убьем всех взрослых к чертям собачьим».

Но зачем тратить силы на спасение детей? За первые три волны погибли миллиарды, не похоже, чтобы иные питали слабость к детям. Почему они забрали Сэмми?

Я, не подумав, приподняла голову и ударилась лбом о днище «бьюика». Но даже не почувствовала боли.

Я не знаю, жив ли Сэмми. Вполне может быть, что я последний человек на Земле. Но я дала обещание.

Прохладный асфальт цепляется за спину.

Теплый луч солнца на щеке.

Онемевшими пальцами хватаюсь за дверную ручку, подтягиваюсь и отрываю свою несчастную задницу от земли.

О том, чтобы ступить на раненую ногу, лучше и не думать. На секунду прислоняюсь к машине, потом отталкиваюсь. Я стою на одной ноге, но стою прямо.

Я могу ошибаться, и они вовсе не собирались оставить Сэмми в живых. С момента прибытия я почти всегда ошибалась. Я вполне могу быть последним человеком на Земле.

Возможно… нет, скорее всего, я обречена.

Но если это так, если я последний представитель своего вида, последняя страница в истории человечества, то черта с два я позволю этой истории вот так закончиться.

Может, я и последняя, но я не червяк. Я стою прямо, и я способна повернуться лицом к безликому преследователю, который прячется в лесу у пустынного шоссе.

Потому что если я последняя – значит я и есть человечество.

А если это последняя битва человечества, то я – поле битвы.

II. «Страна чудес»

25

Зовите меня Зомби.

Болит все – голова, руки, ноги, спина, живот, грудь. Даже моргать больно. Так что я стараюсь не двигаться и поменьше думать о боли. Я стараюсь поменьше думать, точка. В последние три месяца я насмотрелся на зараженных, поэтому знаю, что меня ждет: весь организм, начиная с мозга, превратится в жижу. «Красная смерть» превращает твои мозги в пюре, а потом принимается за оставшиеся внутренности. Ты не понимаешь, где ты, кто ты, что ты. Ты превращаешься в зомби, в ходячего мертвеца. Это если еще можешь ходить. Но ходить ты уже не можешь.

Я умираю. В этом нет никаких сомнений. Семнадцать лет, а вечеринка уже окончена.

Короткая была вечеринка.

Полгода назад моей главной заботой был экзамен по химии, а потом надо было найти работу на лето, хорошо оплачиваемую работу, чтобы восстановить движок моего «корвета» шестьдесят девятого года. Естественно, когда появился корабль-носитель, он переключил на себя часть моих мыслей, но вскоре интерес ослаб. Я, как все, смотрел новости и тратил кучу времени на забавные видео по этому поводу в YouTube. Все это происходило где-то далеко и меня не касалось.

Со смертью та же беда. Ты думаешь, что с тобой это не случится… пока это с тобой не случается.

Я знаю, что умираю. Никто не должен сообщать мне это известие.

Крис, парень, который делил со мной палатку до того, как я заразился, все равно решил взять на себя эту миссию.

– Чувак, похоже, ты умираешь, – сказал он, сидя на корточках у входа в палатку.

Он прижимал к носу грязную тряпку и смотрел на меня круглыми немигающими глазами.

Крис пришел меня проведать. Он лет на десять старше – похоже, относится ко мне как к младшему брату. А может, Крис пришел проверить, жив ли я, он отвечает за избавление от трупов в нашей части лагеря. Костры горят и днем и ночью. Днем лагерь беженцев вокруг базы Райт-Паттерсон тонет в густом удушливом тумане. Ночью пламя костров окрашивает дым в темно-красный цвет, и кажется, сам воздух кровоточит.

Я игнорирую замечание Криса и спрашиваю, нет ли новостей из Райт-Паттерсона. После атаки на побережье вокруг базы вырос целый палаточный городок, и там сейчас режим строгой изоляции. База закрыта – ни войти, ни выйти. Они пытаются сдержать «красную смерть». Так нам говорят. Время от времени хорошо вооруженные солдаты в защитных костюмах вывозят через главные ворота питьевую воду и продукты. Они говорят нам, что все будет нормально, а потом сматываются обратно. Мы вынуждены сами о себе заботиться. Нам нужны лекарства. Они говорят, что нет лекарства от чумы. Нам нужна санитария. Они раздают лопаты, чтобы мы выкопали канавы. Нам нужна информация.

Что, черт возьми, происходит?

Они говорят, что не знают.

– Они там ничего не знают, – сообщает мне Крис.

Он худой, как дистрофик, лысеет. Был бухгалтером, пока атаки не сделали бухгалтерию анахронизмом.

– Никто ничего не знает. Только слухи, которые все пересказывают друг другу, как новости. – Крис посмотрел на меня и сразу отвел взгляд, как будто мой вид причинил ему боль. – Хочешь, расскажу самые свежие?

Вообще-то нет.