Марина и Сергей Дяченко - «Если», 2000 № 07 Страница 18

И Алонсо, ступая странно, раскорякой, едва передвигая ноги, приблизился к разложенным на возвышении доспехам.

— Ну же! — говорил Санчо. — Ну! Дон Кихот… должен быть! Все это ерунда, все это суета, надевайте свой шлем. Кто может нас удержать, какие препятствия, какие волшебники, какие враги. Никто нас не удержит! Надевайте шлем! Берите копье!

Алонсо на секунду потерял равновесие. Ухватился руками за край возвышения, погрозил небу кулаком, протянул руку, желая взять копье…

Отдернул.

Потянулся к шлему… Подержал его в руках…

Выронил.

— Это же не шлем, — сказал удивленно. — Это… это тазик… для бритья. Как же я… надену его? На кого я буду похож? На чучело?!

Санчо хотел еще что-то сказать, но замолчал, будто ему заткнули рот.

— Я не верю, — с ужасом сказал Алонсо. — У меня будто веру… удалили. Вырезали, как гланды. Я не могу! Все…

И тогда он лег лицом в груду доспехов и заплакал.

Она стояла и смотрела на дело рук своих.

Этот новый, незнакомый, сломленный человек не мог ступить и шагу. Санчо почти на руках перетащил его в кресло. Что-то бормотал, увещевая, уговаривая, повторяя благую ложь о том, что все пройдет, что они выйдут позже, что надо отдохнуть и прийти в себя, что все будет хорошо…

Вот теперь все, что он говорил, стало правдой. Теперь и только теперь Дон Кихот действительно мертв.

Дон Кихот мертв и побежден.

Дон Кихот никогда не выступит в поход.

Не станет произносить пространных речей о справедливости, не станет смешить своими выходками пастухов и погонщиков мулов, не будет провоцировать власть имущих на жестокие мистификации.

И, разумеется, на помощь от Дон Кихота никому рассчитывать не придется. Ее и так было с кошкин хвост, этой помощи…

Мир без Дон Кихота.

Пустыня. Горячий ветер, растрескавшаяся земля. Белые кости. И стервятники, стервятники в небе, тучи стервятников, на всех не хватит добычи…

Этот человек, скорчившийся в кресле. Этот новый жалкий человек — все, что осталось от ее Алонсо.

И что, теперь ничего нельзя сделать? Прежнего Алонсо не вернуть, как не вернуть Панчиту?

Альдонса увидела, что стоит перед возвышением, на котором разложены доспехи. А рядом валяется бритвенный тазик…

Который так долго был славным шлемом, что грех оставлять его вот так, на полу.

Она посмотрела в глаза собственному отражению, которое глянуло на нее с той стороны полированной стали. И, когда шлем лег на ее голову, она почти не ощутила его тяжести.

Нагрудник…

«Верю».

Наплечники…

Вам смешно? Смейтесь. Глупая баба отправляется в героический поход? Верхом на Росинанте? В рыцарских доспехах? В путь, который и здоровому-то мужику не под силу, а тем паче — бессмыслен?

Она повернула голову — и встретилась глазами с Санчо.

Да, оруженосец совсем ошалел — у него был такой глупый вид, что она не выдержала и рассмеялась.

Взяла в руки копье… Примерилась… Ничего, сойдет. Снести пару-тройку великанов — в самый раз.

Подняла подбородок:

— Алонсо… Я вернусь. Понимаешь… что бы там ни было, но Дон Кихот… Прощай. До свидания, Алонсо.

Санчо смотрел, как уходит Альдонса.

Санчо смотрел, как уходит в странствия славный рыцарь Дон Кихот.

Что это? Трагедия? Фарс?

Алонсо тоже смотрел ей вслед. Смотрел, задержав дыхание.

Дон Кихот уходит без Санчо Пансы?!

Поудобнее пристроив в кресле своего бедного хозяина, Санчо поспешил к окну. Выглянул как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Альдонса поднимается в седло. Поднимается легко, несмотря на тяжесть доспехов.

— Эге! — вырвалось у него. — А ведь такая баба, она… Простите, хозяин, но она лихо поскакала! Батюшка у нее не конный объездчик?

Алонсо молчал.

Санчо наспех вытер лоб рукавом:

— Вот как… Ух…

Метнулся к двери, вернулся обратно. Опустился перед креслом на колени:

— Ну, как вам, сеньор Алонсо? Лучше?

Алонсо кивнул.

— Сеньор Алонсо… я… Бабы, они взбалмошные, как… Нет такой твари в мире, чтобы с ней сравнить. Весенний ветер в сравнении с женщиной — да он педант, он прямо образец последовательности… Флюгер на крыше в сравнении с женщиной — зануда. То она честью готова пожертвовать, чтобы мужа при себе удержать… А вот когда муж остался — он ее, простите, вроде как и недостоин… Нет, вру, чего это я… То виснет якорем, то надувается парусом — вот она, женщина… Куда там той Дульсинее, вы меня простите на слове, господин Алонсо, но ваша сеньора Альдонса любой Дульсинее сто очков форы даст… Говорят, где черт не справится, туда бабу пошлет!

Он поднялся с колен. Поклонился, прижав руку к сердцу:

— Не поминайте лихом, сеньор Алонсо… Все будет… все будет хорошо. Мы скоро…

Подбежал к окну. Распахнул тяжелую раму; навалившись животом на подоконник, закричал навстречу солнцу:

— Госпожа моя! Сеньо-ора! Погодите! Оруженосца забыли-и! Эгей!

Махнул рукой и, подхватив на ходу дорожный мешок, поспешил седлать Серого.

* * *

Боль в позвоночнике притупилась.

Скоро совсем пройдет.

Это нервное.

Он смог подняться. Проковылял к окну.

Далеко-далеко на дороге маячили две удаляющиеся фигурки. Одна повыше, верхом на тощей лошади. Другая поприземистее, верхом на неказистом осле.

Над их головами маячило, нанизывая на себя невысокое солнце, острие длинного копья.

Он протянул руку.

Ему показалось, что ладонь его растет и растет. Что она зависает над путниками — домиком, защищающим их от дождя и града, и от человеческой подлости.

Путники удалялись, и вот уже две черные точки виднеются на горизонте, а солнце набирает силу, бьет в глаза.

— Когда ты пришла в мой дом, — шепотом сказал Алонсо. — Когда ты не испугалась ни гнева родни, ни насмешек, ни слухов… Когда ты поверила мне, когда ты доверилась мне… Когда мы узнали, что у нас не будет детей, но мы держались друг за друга… Помнишь? Альдонса. Ты знаешь, я выкуплю у ювелира твой кулон, и он будет дожидаться тебя. Альдонса… Пускай любой иллюзии рано или поздно придет конец, а благими пожеланиями вымощена дорога в ад… Но не значит же это, что верить нельзя ни во что на свете, и желать кому-то блага — не стоит и пытаться?! Пусть наш мир невозможно изменить к лучшему, но если мы не попытаемся этого сделать — мы недостойны и этого, несовершенного, мира! А пока Дон Кихот идет по дороге… есть надежда.

Он прикрыл глаза. Темных точек уже не было видно, только дорога, уводящая за горизонт, бесконечная пустая дорога…