Песах (Павел) Амнуэль - Монастырь Страница 18

— Нет, — твердо сказал Аббад. — Вы, монахи, видите сейчас всю мою суть. Значит, и мою Вселенную видите тоже.

Сатмар кивнул, подтверждая.

— Значит, — в отчаянии воскликнул Аббад, — вы видите, что ожидает человечество, если я не умру, и моя темная энергия…

Он захлебнулся словами, которые рвались из его горла, опережая друг друга. Посмотрите сами, думал он. Если вам недостаточно моего свидетельства, прислушайтесь к Мечнику, к его мыслям, его разуму…

— Ты обещал повести меня в «Катрину», — капризно произнесла Дженни, взяв Натаниэля под руку. — Не хочу сегодня в кино.

— Хорошо, — сказал Натаниэль, подумав о том, что обещал самому себе сделать Дженни предложение, если мир просуществует до вечера. Вечер настал, душный, пропитанный множеством неприятных запахов, и если Натаниэль честен с самим собой… При чем здесь честность, он ведь действительно хочет… И слово себе дал только потому, что в любом случае собирался предложить Дженни…

— Нам нужно серьезно поговорить, — сказал Натаниэль, — а в «Катрине» такой шум, что самого себя не слышишь.

— В кино тоже, — сказала Дженни и заглянула Натаниэлю в глаза, пытаясь прочитать во взгляде если не мысли его, то хотя бы намерения. — Может, поедем ко мне?

— Хорошо, — согласился Натаниэль, хотя предпочел бы вести важный для него разговор на своей территории. Но ведь Дженни сразу примется за уборку, это ясно: посуда у него не мыта, грязное белье свалено кучей в шкафу, а не сложено аккуратно в бельевой корзине, да еще полное ведро мусора, уже и крышка не закрывается, очень милая обстановка для того, чтобы говорить с девушкой о совместной жизни.

Дженни снимала двухкомнатную квартиру в Южном Бронксе. Всякий раз, когда Натаниэль бывал здесь и, особенно, когда оставался на ночь, он чувствовал, как в его душе или в том, что психологи называют подсознательным, что-то определенно сдвигается с привычных мест. Ему казалось, что он теряет самого себя и на время становится другим человеком — он не мог определить, каким именно, и потому чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Странно, но тот Натаниэль, каким он становился, входя в квартиру Дженни, ему нравился, он готов был оставаться в этом непривычном качестве, но ему не хотелось раздвоенности, и он старался все же чаще приводить Дженни к себе и позволять ей наводить в его квартире хотя бы временный и весьма относительный порядок — порядок, конечно, в ее женском понимании.

— Я приготовлю стейки, — сказала Дженни, — а ты пока посмотри телевизор.

Обычная фраза, так всегда начинались их вечера — и заканчивались всегда одинаково. Сегодня все может пойти иначе. Если Дженни скажет «да»… Она, конечно, так и скажет, какие могут быть сомнения? Тогда они откроют бутылку шампанского, оставшуюся еще с прошлого Рождества, и отправятся в постель, не дожидаясь окончания передачи «Вечер с Риччи Карпани», которую Дженни обычно смотрит перед сном — и действительно, Натаниэль сам убедился, после тупых шуток этого клоуна спится особенно сладко, и сны снятся такие… ну, какие-то интересные, снов Натаниэль не запоминал, только ощущения.

И всего этого может не быть, если именно сейчас темная энергия разорвет, наконец, ткань пространства-времени, и они с Дженни исчезнут, станут физическим вакуумом. По закону подлости так вполне может случиться.

Не говорить Дженни об этом? Лучше умереть в неведении, чем жить в ожидании конца?

Но если быть честным…

Он так и не включил телевизор, сидел перед темным экраном и разглядывал линии и круги на обоях — причудливый узор, всегда помогавший ему сосредотачиваться на нужной мысли, хорошее средство при медитации.

— Нат, — крикнула из кухни Дженни, — иди ужинать!

В ее голосе звучало напряжение, или ему это показалось? Конечно, она все время думала о его словах — что он хотел ей сказать? То, на что она рассчитывала? Или «важный разговор» — это, как часто бывало, рассказ о его новой теории или о семинаре, на котором он выступил?

Он прошел в кухню — здесь все было особенным, Натаниэлю всегда казалось, что он входит не в другую комнату той же квартиры, а в иной мир, иную ветвь мироздания, где и сам в очередной раз становится другим. Это был мир Дженни — особые запахи, присущие только этой кухне, особая мебель, сделанная на заказ в маленькой мастерской на Сто восьмой улице. И посуда была особенной, тщательно отобранной на протяжении десятка лет. После того, как Дженни переехала из Финикса в Нью-Йорк и стала работать в Центре дизайна у самого Альфреда Барстена, она каждый предмет, который приносила в свою квартиру, соотносила с какими-то своими внутренними представлениями о гармонии, своей внутренней жизненной структурой, не всегда Натаниэлю понятной.

— Господи, как хорошо, — сказал он, опускаясь на табурет, купленный на ярмарке, организованной по случаю то ли Дня благодарения, то ли Дня всех святых. Табурет выглядел простым — четыре ножки и сидение, — но почему-то, сидя на нем, Натаниэль ощущал покой, не нужно было никаких медитаций: садишься и проваливаешься в нирвану, а если еще Дженни ставит перед тобой тарелку с прожаренным, с изумительной подливкой, мясом, которое она только что сняла с огня…

— Почему ты называешь это стейками? — спросил он. — Стейки в моем понимании…

— Да, — улыбнулась Дженни, сев рядом, так, что ее нога легко коснулась его колена. — По-твоему, стейк — это полуфабрикат? Я могу прочесть тебе лекцию о том, что такое настоящий стейк.

— Не надо лекций! — воскликнул Натаниэль и, наклонившись, поцеловал Дженни в щеку. — Я вижу перед собой настоящий стейк и намерен его уничтожить. И еще я…

Он на мгновение запнулся, подумав о том, следует ли начать разговор сейчас или лучше подождать, пока ужин закончится и они перейдут в гостиную, где на журнальный столик Дженни поставит чашечки из кофейного сервиза…

— Да? — спросила она, подняв на Натаниэля взгляд, в котором он, если бы умел читать в чужих душах, смог бы уже сейчас разглядеть ответ на еще не заданный вопрос.

— И еще, — пробормотал он, отправляя в рот маленький кусочек мяса, облитого соусом, это тоже было частью ставшего привычным ритуала: первый кусок должен быть маленьким, как и первая ложка, если Дженни готовила суп, — нужно распробовать, прочувствовать аромат, войти в еду, как входишь в сад…

— И еще, — сказал он, нарушая заведенный порядок, — я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. То есть, это мое желание, да, но без твоего оно всего лишь… я хочу сказать, что тут решают двое, а ты еще не знаешь всех обстоятельств и потому не можешь пока сказать точно…