Станислав Родионов - Искатель. 2009. Выпуск №07 Страница 19

За иллюминатором в очередной раз полыхнула молния, донесся грохот. Атапин на некоторое время примолк, и в наступившей тишине особенно явственно стало слышно, как первая волна ливня очень быстро начала терять свой напор — шум струй, хлеставших по яхте, превратился в раздельный стук редеющих капель. Михаил Степанович словно лишь теперь обратил внимание на то, что идет дождь.

— Зонт только возьми, — напутствовал он Андрея и под возобновившиеся стоны и бормотание Николая Алексеевича вернулся за стол.

— Никто не пришел к ней за целые сутки, — сказал, уже обращаясь к нему, Атапин. — Никого из родных не было рядом с ней, когда она на тот свет собиралась. Одни чужие люди. Понимаешь? Почему я туда не поехал? Почему? Целые сутки!

— Но ты же не знал, что так будет, — вставил свое соображение Михаил Степанович.

— Да в том-то и дело, что должен был! — ответил Атапин и снова закрыл лицо руками. — Я должен был почувствовать. Она же всегда чувствовала, что мне надо.

— Знаешь, Коль, я тебе, конечно, соболезную, — деловым тоном сказал Михаил Степанович. — Но в этом ты уже куда-то не туда загнул.

Отстранившись и расправив плечи, Николай Алексеевич уставился на друга, как видно, в ожидании разъяснений.

— Ну, а чего, я не прав? — неспешно, словно растягивая время, сказал Михаил Степанович. — Так, как ты тут говоришь, извини, не бывает.

Пока говорил, он успел наполнить стопки, поднять свою и всучить в руку Атапина его рюмку.

— Как это не бывает? — зло спросил Николай Алексеевич. — Что, по-твоему, не бывает?

Михаил Степанович, кивнув, мол, сначала выпьем, опорожнил емкость. Его примеру последовал Атапин.

— Не бывает, Коля, чтобы дети могли опередить свою мать в этом деле, — сказал Михаил Степанович. — Ты, значит, соревноваться с матерью вздумал — кто кого больше любит. А не многовато ли ты на себя берешь?

— Она для меня все делала и всегда думала обо мне, а я не пришел, — угрюмо, но уже без ярости, сказал Николай Алексеевич.

— Конечно, все делала. На то и мать, что она и делает, и думает.

Николай Алексеевич уткнул лоб в сложенные на столе руки, словно уже не в силах был удерживать отяжелевшую голову.

Михаилу Степановичу, видимо, показалось, что Атапин засыпает, и от нечего делать он пододвинул к себе ноутбук и стал было просматривать на «Яндексе» курсы валют, однако Николай Алексеевич не заснул. Он снова издал тяжкий вздох и выругался.

— Она о тебе всегда помнила и любила тебя, — тут же продолжил Михаил Степанович. — Ну так и ты ее тоже любил. И всегда будешь любить. Но надо же понимать, Коля: ты — всего лишь сын. Ты сам подумай, вот предположим, ты бы пришел и успел с ней попрощаться. А что это меняет?

— Это все меняет, — сказал Атапин, не поднимая головы.

— Нет уж, Коля! Это ничего не меняет! Ты что, хочешь сказать, что это вот был твой единственный прокол за всю жизнь? А до этого ты, значит, абсолютно всегда ее во всем понимал, и поддерживал, и заботился, и все для нее делал, что был в состоянии сделать? Да? Вот только на прощание не явился, а так ты для нее, ну, прям — ну, все! Да, Коля? Даже и не отвечай, я и сам скажу, что нет! Столько, сколько мать для ребенка делает, ребенок никогда не сделает. Это с самого начала долг без оплаты. И не у тебя одного. Так практически у всех бывает, ну, может, с какими-то исключениями, но в основном — у всех. Поэтому не рассказывай мне басни.

— Я никакие басни не рассказываю.

— Получается, что рассказываешь.

Помолчали.

Выпили еще по одной.

— Все равно я никакие басни не рассказывал, — проговорил Николай Алексеевич. — Нечего делать из меня дурака какого-то.

— Вот и не веди себя как дурак, — ответил Михаил Степанович и хлопнул его по-дружески по плечу. — Давай просто еще выпьем.

— Я, значит, дурак, и значит, давай выпьем?

— А что?

— Это вот ты настоящий дурак! — Лицо Атапина было серьезным. — Ты-то чего мне тут сейчас пел? Вокруг света мы больше уже не собираемся! Денег у нас, видите ли, нет, и ничего нет, мозгов нет, трудиться не умеем! Я, когда сюда шел, на палубе пятно грязное видел.

Голос Николая Алексеевича звучал все суровее. Если бы Ми-хайл Степанович присутствовал при его разговоре с Петром Леонидовичем в ресторане «Сыр», то, пожалуй, ему пришло бы на ум, что выражение лица Атапина, что-то в его мимике в эту секунду схоже с тем, что наблюдалось на лице Клепанова, когда менеджер пытался доказать бывшему подводнику, сколь никчемно его существование.

— Почему оно там, это пятно? — требовательно продолжал Николай Алексеевич. — Всего два дня меня на борту не было, и уже разболтались тут! Сидит тут, рассуждает — кто виноват, что жизнь хреновая, и кого надо пристрелить за это. Кому нужна эта болтология? Ты вот сам что сделал, чтобы найти деньги на ремонт яхты? Вот скажи!

Впрочем, на Михаила Степановича эта речь произвела эффект противоположный тому, на который, как видно, рассчитывал Атапин. Михаил Степанович добродушно заулыбался и даже похлопал в ладоши.

— Ура! — обрадованно сказал он. — Капитан снова на мостике! Свистать всех наверх!

— Выпивать он тут собрался!

— Так нас, Коля! По сусалам! — Михаил Степанович шутливо стукнул кулаком по столу.

— Ты даже ружье не почистил за два дня. Перестань скалиться, я тебе серьезно говорю! Чтоб как новенькое было, когда проспишься!

— Давай-давай, Коля! А ну-ка песню нам пропой, Веселый Роджер!

Атапин встал из-за стола, пошел в правый от иллюминатора угол кают-компании и взял стоявшую там швабру со щетиной.

— Ты что, гость на яхте, чтобы выпивать? — не унимался Николай Алексеевич. — Работать надо!

— Надо, — Михаил Степанович кивнул. Он весь вдруг как-то обмяк, отвалился на спинку стула, сложил руки на груди и больше уже ничего не говорил, а только следил за другом с пьяным умилением.

Николай Алексеевич отправился со шваброй на палубу и, встав под хлещущим дождем в проеме двери, тыча щеткой в пол у своих ног, сказал Михаилу Степановичу:

— Вот где твоя кругосветка заканчивается! У самого порога грязь. А мы пьем, отдыхаем мы! — Он принялся ожесточенно тереть щеткой залитую дождевой водой палубу. — Немытый корабль по волне не ходок — сколько раз вам в бошки ваши сухопутные вбивать?! Корабль должен блестеть и сиять. Блестеть и сиять! Грязи не должно быть на корабле, тогда он пойдет куда хочешь. Тогда весь мир — наш! Вот что главное. Ты понимаешь?

Атапин перестал тереть палубу и, оглянувшись, присмотрелся к сидящему за столом Михаилу Степановичу. И стало понятно, что тот уже ничего не слышит.