Александр Силецкий - Легендарь Страница 19

— Увы, ошибка, горькая ошибка, — заключил со вздохом Дармоед. — Всегда в последнюю минуту что-нибудь не так… А мне при жизни — памятник бы надо, грандиозный!.. Скольких я уже — и бескорыстно… Ведь умру — кто еще будет?!.

Он гордо сунул ладони за пояс своих генеральских подштанников, как умел, расправил плечи и с независимым видом, что-то насвистывая себе под нос, старческой шаркающей походкой тылового генерала двинулся прочь.

В толпе заулюлюкали, зашикали, а кто-то даже — под всеобщий хохот — кинул в Дармоеда камень.

Таким ведь можно и убить, подумал боязливо Крамугас. Нехорошо…

— Вот-вот, — сказал, внезапно останавливаясь и раскидывая в стороны дрожащие ручонки, Дармоед, — вот так меня и ценят… Каменюкой, грязью… А ведь слушают, мерзавцы, — когда нет поблизости властей, еще как слушают! Эх, вы!..

Лишь гораздо позже Крамугас в подробностях узнал о трудном счастье Дармоеда, о его на редкость романтической судьбе. Но делать из него героя уже было не с руки, поскольку в этом амплуа к тому моменту фигурировал другой…

И не единожды потом, сколачивая новую легенду, Крамугас корил себя, что в подходящую минуту не прочувствовал, как надо, конъюнктуру и не создал, от кассы далеко не уходя, столь нужную начальству, столь необходимую для всех желающих понять патриотизм как точную науку «Повесть о Настоящем Дармоеде».

Такой материал прошляпил!..

Подлинного имени пройдохи и нахрапистого крикуна никто не ведал. Впрочем, как его ни называли, тот немедля откликался. И на «Дармоеда» — тоже. Так сказать, не брезговал. Народу это показалось славным — вот и прижилась со временем кликуха. Некая щемящая и вместе с тем суровая правдивость заключалась в ней… Тем более что Дармоед во всей округе был фигурой колоритной и отменно знаменитой.

Сызмальства дремучий, но (а может быть, поэтому) — изобретатель вечных и вселенских двигательных ценностей и прочих атрибутов счастья, исключительно толковый поноситель и типун на лбу прогресса, был он вообще-то выходцем с Земли, где крупно погорел на некой исторической афере.

Кажется, в тот раз состряпал он трактат о совокупной и непреходящей роли для грядущего деяний всех тиранов и вождей, коими те в седую старину были славны в глазах приспешников и подхалимов; более того, пописывая постоянные доносы, рьяный Дармоед попробовал тем самым связать минувшее с сегодняшним и, как ему мечталось, смотать в необходимый современникам клубок все исторические нити.

Ему прозрачно намекнули, что подобной связи и в помине — нет.

Упрямый Дармоед встал на дыбы.

Он так артачился, что его срочно пришлось выселить с Земли как мусор, который может наплодить микробов.

На первых порах активно конфронтирующий с альма-матер Лигер-Столбовой сжалился и приютил изгоя у себя.

Тут Дармоед воспрянул духом, ощутив себя непотопляемым творцом, и снова взялся за свое, и в благодарность тотчас же сварганил цепкую доносную теорию прогресса: мол, разум появился прежде здесь, на Лигере-Столбовом, и уже после, как следствие казенной переписки, — на Земле, а нее земные динозавры произошли от Столбовых бойцовых петухов.

Неугомонность его, впрочем, снова подвела — он вскорости и на Лигере, исключительно провинциальном, тихом, всем успел проесть печенки.

Вышибли его без разных дипломатий, как умели, — от греха подальше.

Но и тут ему приют нашелся: в новом месте, на Виадуа-Кольцевой, он обитал три с половиной долгих года и даже вроде бы примолк. Но под конец не утерпел…

Тогда-то на неясном горизонте вдруг и замаячила, по случаю, Цирцея-28.

Вот, встрепенулся Дармоед, где самый центр событий, где, глядишь, найдутся слушатели и — чем черт не шутит? — верные соратники-мичуринцы, друзья-ученики!..

Мысль о племени дармоедовом, могучем и прекрасном, способном всю обозримую вселенную заполонить, нынешнему Дармоеду не давала спать спокойно.

Ведь прежде — были! И трудились, как волы, к давно отмершим идеалам (если надо, силой) приобщая род живой.

Вот были дармоеды! Сказочное время!..

Ну да история — тут Дармоед садился на любимого конька — всегда: откуда вытечет — туда и возвратится. Может быть, как раз настал такой момент? И Цирцея-28 — та самая первая ласточка, за которой полетят другие?

Ласточки, головы, миры…

Ах, до чего же Дармоед ценил глобальные законы мирозданья, почему его с Земли когда-то ведь и вывезли как мусор, чтобы впредь не разводил микробов!..

И он, душою славно укрепись, немедля устремился на далекую Цирцею-28. Увы!..

Цирцее-28 всегда жилось излишне хорошо. В таких спокойных и ухоженных местах любому, кто мечтает проповедовать всерьез, бороться с чем-то химерическим и сеять пригоршнями корневое да исконное, — работы не найти. И остается лишь бесстыдно подвизаться в дармоедах.

Ну, а Дармоед и был от всей своей генетики таким!.. И даже на другое не претендовал. Он только требовал, чтобы учитывали непременно: хоть он и вправду Дармоед, но невиданной, новой формации — из трудовых.

А это очень потешало всех, кто с ним соприкасался. И — как следствие — разочаровывало вовсе.

Эдаких идейных дармоедов нигде, похоже, не любили: шуму много, толку — никакого.

Вот если, говоря везде пустые словеса, он стал бы потихоньку воровать, всем объясняя собственный достаток пережитками больших идей, которые, пристраиваясь к завтрашнему дню, благополучно кормят ныне, — ну, тогда бы, может быть, к нему и отнеслись с сочувствием и даже уважением: мол, все-то он умеет, разбирается, негодник, что почем…

А воровать он толком не умел. Вот и шпыняли отовсюду…

Впрочем, Дармоеда это мало волновало.

Он жил себе и, так сказать, капитулировать не собирался. Знал ведь: поначалу слушатель всегда найдется. А уж после — будь что будет…

Толпа быстро рассосалась.

— Ну, а вы тут все стоите! — с грозным видом повернувшись к Крамугасу, грянул на целый квартал Автоматический Блюститель Принципов, — Непростительная глупость! Истекает последняя, двадцатая минута разрешенной здесь стоянки! Если вы дорожите временем — брысь!

Блюститель клацнул сочленениями, грохнул пяткой об асфальт и замер, выжидая.

Крамугас не стал ни секунды препираться, а лишь напряженно подал мысленную команду: «На Космотягодром галопом марш!», и мнемотакси, сорвавшись с места, полетело, не разбирая дороги.

14. Рейсовая благодать

Первые четверо суток своего полета Фини-Глаз беспробудно отсыпался.

На пятые сутки он встал, привычно крикнул: «Фантипула, ты мне сегодня не приснилась, и к чему бы это?!», но, не дождавшись ответа, очень удивился.