Александр ЩЁГОЛЕВ - ОТРАВА С ПРИВКУСОМ ДЗЕН Страница 19

   Что ты знаешь о моей цели, богиня, мысленно усмехаюсь я. Что ты знаешь о цепях, сковавших мучительный ряд наших перерождений? Истязала ли ты себя в поисках того Лучезарного кулака, которым разбиваются невидимые цепи?

   Поэтому – разденься и ступай за мной, куда бы я ни позвал…

   – Догола, уважаемая Идея Шакировна, – укоризненно говорю я и, пока она устраняет недоделки, сообщаю классу: – Контрольная работа! Вспоминаем весь пройденный материал!

   Увожу женщину в детскую комнату. По ходу дела зачитываю текст из записной книжки – вместо задания:

   – Раз болезни и женщины существуют, надо ими переболеть. Идите к постелям больных и женщин. И те, и другие ищут лишь того, кто способен перенять их Карму…

   Щюрик, оставшийся в спальне, издает звуки, мало похожие на человеческие.

   Ида шагает впереди меня – каменная, восхитительно неестественная. Как часто я воображал это роскошное тело, которым так и не смог обладать! Вот сейчас – воспользоваться бы… Какая злая ирония. Организм мой необратимо отравлен. И кем? Ее же мужем… Первое, что любая интоксикация убивает в мужчине – это половую функцию. Так природа защищается от нездорового воспроизводства. Что же говорить о моем запредельном случае?

   – Прикройся чем-нибудь, – разрешаю я, когда мы остаемся одни.

   Она потрясена. Не верит своим ушам.

   – И так тошнит, – поясняю я. – И без тебя.

   Из кроватки выдернута простыня – взлетает под потолок и стремительно закручивается вокруг ожившей статуи, скрывая от глаз никчемные подробности. Все, конец эротическому эпизоду. Пронесшийся по комнате ветерок приносит некоторое облегчение.

   – Неужели этот кошмар только из-за того, что я тебе не дала ? – осторожно начинает Ида.

   Более убогого высказывания я не мог вообразить.

   Моя Идея, сделанная из плоти и крови, вдруг оказывается маленькой и пустой, ненастоящей. А ведь я всегда произносил это могучее слово с прописной буквы…

   – Когда-то я был уверен, что познать женщину своей мечты, это шаг к самосовершенствованию, – по возможности ровно отвечаю ей. – Но когда ты… не дала … я понял, что отказаться от тебя – куда б О льший шаг, настоящий рывок.

   – Тогда зачем этот трагифарс? – она поправляет простыню на груди. Я отвожу взгляд. Не хватало еще, чтобы меня и вправду стошнило.

   – Когда ты выбрала себе в мужья урода, я подумал, что ты тоже занимаешься познанием себя. Твой выбор – это был дзен такой глубины, до которой даже я в то время еще не доныривал.

   – Дзен? – пользуется она сменой темы. – Это твоя философия?

   – Ни в коем случае. Дзен – состояние, а философия – всего лишь наука. Ну, в общем, теперь это неважно… Ты любишь Барского?

   – Любишь? – удивляется Ида. – Я – его. Безо всяких «любишь». Не так ты спрашиваешь.

   – А как надо?

   – Надо: «Ты чья?»

   Мне весело от ее наивности. Иллюзии относительно госпожи Барской и без того уже рассыпались в труху, но я все же достаю драгоценную книжку, открываю нужный текст:

   «То, что кажется твоим – не твое, то, что кажется не твоим – ничье. Какие могут быть претензии у человека на атом золота? Почему же он претендует на личное обладание сотнями миллиардов подобных атомов?»

   – Смешно. Кто это сказал?

   – Неважно. Последний вопрос: почему именно Щюрик? Ей-богу, до сих пор не могу этого понять.

   – Тебе правду?

   Правду ли мне? Ох… А для чего еще я принес и принял столько страшных жертв, как не ради этого простого слова?

   И женщина открывает мне правду. У Щюрика, ты не поверишь, феноменально волосатый глютеус! Весь целиком, как у зверя… Глютеус? Ну, это… зад по-русски. И не только зад! Абсолютно безволосая голова декомпенсирована растительностью в других, интимных местах. Медсестра со стажем, она никогда в жизни такого не видела. Тем он и взял ее – раз и навсегда… Будущие супруги познакомились, когда Щюрик попал в инфекционное отделение – с тяжелым гриппом. Была эпидемия. Всем поступающим автоматически пенициллин вводить начинали, чтобы осложнений не было. «Куда здесь колоть-то?» – растерялась молоденькая медсестра Ида, увидев редкостную попу нового пациента… Все отделение приходило полюбоваться на диковину. Простой врач-инфекционист Андрей Гаврилович Русских, который в то время еще не стал профессором и не взял под себя отделение гинекологии, – и даже лечащим врачом Щюрика не был, – тоже приходил, расспрашивал… Вот какая она бывает, правда.

   Сильная женщина, ставшая чьим-то атомом – из-за секундного помешательства. Порочный врач, любящий чудеса и диковины… Сочетается ли все это?

   Лихорадка охватывает меня. Пробой в мозгах. «Озарение», как выражаются психиатры, «инсайт», как пишут некоторые писатели, вставляя через страницу смачное словечко. Получил ли я правду? Похоже, что да. Вот только…

   «Я – не то», – постоянный ответ Во Го на мои вопросы «Кто вы?». Хороший урок тем, кому подавай точные ответы.

   Я искал состояние, а мне подсунули философию. Туфту.

   – Почему у Щюрика попа волосатая, если ему делали пересадку кожи? – спрашиваю я по инерции. – Откуда лоскуты брали?

   – Не знаю, не любопытная.

   Я осматриваю комнату. Компьютер по-прежнему работает. На экране висит застывшая картинка: заяц в белом халате насадил на свой гигантский шприц монстроподобного микроба. Никуда от медицины не спрятаться, что за проклятье такое?

   – Тогда залезай на кровать.

   – На какую?

   – На детскую, – показываю я. – Других здесь нет.

   Женщина в легком ступоре. Я помогаю ей решиться: беру бесцеремонно под мышки и заталкиваю, куда сказано.

   – И что теперь? – осведомляется она, великолепно подбоченясь. – Мне опять раздеться?

   – У трупа нет эрекции, – говорю я. – Прыгай на кровати сама.

   – Прыгать?

   – Порхай, как бабочка. Ведь любишь бабочек, да? И кричи от нестерпимого счастья.

   Что-то есть в моем голосе, что помогает ей понять – беседы по душам закончились. Навсегда. Искры страха мелькают в ее больших глазах – впервые за это утро.

   – Что кричать?

   – «Да! Да! Да!» Или – «Нет! Нет! Нет!» «Еще, еще, еще!», «Дима, Дима, Дима!» На твой вкус, выбирай.

   – Димочка, пожалуйста… – лепечет она.

   – Пры-гай, – говорю я ей. – Кри-чи, – приказываю я. – Не испытывай судьбу, Идея Шакировна.

   Она покорно изображает страсть, не жалея ни детской кровати, ни голосовых связок. Я отворачиваюсь, чтобы не мешать этому интимному процессу. Я бы подкричал ей, да голова разламывается, мышцы лица чудят и поперхивание совсем жизни лишило. В паузе, переводя дыхание, она измученно спрашивает: