Сашок - Владимир Иванович Партолин Страница 2

– А говорил, в грозу не летает, – обидевшись, нырнул ты с головой под одеяло.

– Самый главный и страшный – с пятью головами – тот летает. Приземлялся к тебе боком, потому крыльев ты и не различил.

– А головы? Их пять?

– В себя втянул, как твоя черепашка, чтобы шеи об разбитые острые кирпичи не поранить.

– А хвост? Не было хвоста.

– Ясно дело, поджал под себя… как деда Лухмея Дружок, когда трусит. На хвост Горыныч и сел.

– Ты с Вованом бегал, сидит?

– Ну, ты даёшь. Он же змей, нора у него там. Заполз, и нет… Ладно, вру я. Про Змея Горыныча сказки рассказываю, чтобы засыпал поскорее. Тебе почудилось, в зеркале и не такое привидится. Спроси Клавок. Суженый. Ну, кто такой тебе рано знать.

– Правда?

– Спи. Бабушка управилась, погреб, слышишь, закрывает. Без сна на ферму пойдёт. А мне не вставать к выгону: нет у нас теперь Мушки, молокосос.

– Дай сюда юлу.

– Держи, – подал с пола дядька игрушку. – Про чёрный парашют забудь, засмеют.

И ты забыл. Но знаешь, сегодня достоверно известно, что в 30-40-вые годы Германия проводила интенсивные работы по созданию дискообразных летательных аппаратов с нетрадиционным способом создания подъёмной силы. Неспроста, должно быть, после войны в 50-тые годы юла была самой популярной игрушкой. Первые самые делали штампованными из металла и с красной или жёлтой по стыку двух конусов каймой – будто здесь огнями светится. А появились позже пластмассовые, те уже стали с явными фонарями и прожекторами, даже продавались с лампочками горевшими от батарейки.

Два лета подряд ты не гостил у бабушки в Голубицах. Одно проболел желтухой, другим – в солдатских лагерях пробыл. А осенью 52-го года собирались к отъезду: отца твоего служить перевели в Дальневосточный округ. Попрощаться пришла бабушка, из города приехала тётя Лида с дочкой Натахой. Сашок из Голубиц не явился, болел. Пригласили соседей, молоденьких лейтенанта и жену его. Совсем ещё девчонка, та не отпускала от себя близняшек, твоих сестёр. За столом бабушка рассказала, как разнесли руины молокозавода.

– Солдатики-сапёры борковские прибыли, учёные из Ленинграда наехали. Всё излазили. Объявили, мин и… этих… как их… всё забываю. А, а-но-малий. Аномалий нет. И пачалось. В два дня бы растащили, да кладка – ломом и с трёх замахов не сколешь. Нахимов и дед Лухмей прикатили дубовый чурбан с наковальней, хотели бетона из фундамента накрошить, да где там. А предупреждала, – повернулась бабушка к молодожёнам, – пупка не надрывать, знаю ту крепость, опалубницей поработала на той стройке, еще до войны. Немцы строили. Надёжно, как себе.

Сашка ругала:

– Ни кирпичика не взял. Сама наносила погреб обложить, так обменял в Белом на вагонку. Доска гнилая, а кирпич из Германии завезён, вечный.

Спустя четыре года Натаха под диктовку бабушки напишет: «А тебе, Васятка, детка, внучок мой любимый, дядька твой Саша привет передаёт. Говорит, "пламенный". Вырос он, Нахимова вот-вот перегонит, а я ему теперича и вовсе по плечо только. Спрашивает, когда приедешь погостить». Дочери жаловалась: "Ох, Олюшка, донька, Саша от рук отбился. Школу пропускает, ни с кем кроме Володьки не водится. С мелиораторами дружбу завели, шляются у них днями и ночами в Заболотье, где те на постое. Боюсь, пить научат. В Голубицах их Нахимов отваживает, а там некому. Председательшу Авдотью не слухаются, в сенокос и в копку бульбы пропадают из Голубиц. Тётке Лиде Саша грубит. Наташеньку, она с отличием шестой класс закончила, забижает – в кино сходить в Белое с собой не берет».

В 57-мом году Наташа в письме сообщала: «Несчастье у нас, тётя Оля. Сашок с Вованом не заявились к ночи по домам. Никого не забеспокоило – привыкли, неделями ведь пропадали. Но я знала, где они и что случилось. Вован Саше и мне показал на молокозаводе расщелину между бетонными плитами, – ход там под землю – в которую он, один без нас, лазил. Попробовал и Сашок, но застрял, ни туда, ни сюда. Я сбегала за подмогой. Нахимов с дедом Лухмеем попытались было ту щель распереть чурбаном, так раскололся надвое, наковальня сорвалась и зашибла деда. Ховали его, друзья сбежали из Голубиц, пропадали всё лето. А на сорок дней по деду Лухмею приехал из Белого участковый милиционер Короткевич и сообщил, что беглецы нашлись. Жили в бору, в лесной заимке, далеко за Заболотьем. В той самой заимке, где до революции обитал лесник Прохор, а в тридцатых до войны за лесом смотрел лесничий Прохор-младший – супруг бабушкин, ваш, тётя Оля, и Сашка отец. Позавчера Саша вышел на каналы к мелиораторам, нёс на себе Володю. Обоих порвала рысь. Сашку в борковской полковой медсанчасти сделали операцию, Володю не спасли».

В 58-мом году Наташа написала: «Бабушка сообщать вам запретила, но сразу после Володиной смерти Саша очень изменился. Друзей нет, с одним Нахимовым знается. На танцах в клубе остаться было не допроситься, а теперь и в кино не дозовёшься. Лето по-прежнему у мелиораторов пропадает. От Нахимова приходит выпимшим. А в прошлые каникулы при мне с мамой бабушку стерлядью обозвал, за что Нахимов ударил его кулаком, сбил с ног. Саша поднялся и тоже с кулаками набросился. Грозился протез вырвать и спалить. Ушёл из дому на заимку, жил там одни. Нас убеждал, что у мелиораторов работал, помогал им, даже деньги какие-никакие заработал. Короткевич один не верил, но бригадир отбрёхивался, показывая разнарядки с фамилией Сашка. Всё равно Короткевич забирал, привозил домой, но тот снова сбегал. Бабушка извелась вся. А вчера, мы с мамой приехали, показала письмо, в нём Саша просил не беспокоиться – уехал жить и работать на целину.

В 87-мом, уже Лида сестре, прислала телеграмму: «Вернулся Саша приезжайте на лето». Тем же 87-мым сообщила: «Сашу осудили на три года избил Нахимова». И, наконец, в зиму 94-го известила: «Умер Саша не приезжайте похоронили». Эту телеграмму чуть не догнала другая: «Мама упокоилась но не приезжайте она просила».

На этом текст, распечатанный на обеих сторонах листа, прерывался.

Прикурив от сигареты, Паранин перечёл строки, написанные от руки на полях:

Ты не был на моих похоронах. А и хорошо: в гробу лежал не я. Мой отец. Немец. До войны он в Голубицах построил молокозавод(я на самом деле старше