Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи Страница 2

В кухне было пусто, холодно, пахло сырыми каменными полами и давно остывшей золой. Ни струйки пара над резервуаром для горячей воды на плите – новомодной американской штуковине из черного железа, сделанной в стиле рококо и обошедшейся чуть ли не в двадцать пять долларов по каталогу. Мягкий газовый свет, мигающий на никелевых ручках плиты и на серебряной подставке для тостов, делал тишину кухни еще более зловещей, словно улыбка маньяка, прячущего за спиной топор.

Редкий преподаватель Оксфорда знает что-либо о кухне в своем собственном доме – многие из них ни разу не переступали порог, отделяющий людскую от той половины дома, где обитают хозяева. Эшер положил себе за правило не только изучить точное расположение помещений (он мог бы пройти сквозь них с завязанными глазами, не задев при этом мебели, как, кстати, сквозь любую комнату в своем доме и сквозь любой кабинет в колледже), но он еще точно знал, где что лежало. Знание таких вещей давно вошло у него в привычку; за несколько лет он взял и не положил потом на место один-единственный предмет. Найдя ящик, в котором миссис Граймс держала ножи (тот, что он прятал в ботинке, был маленький – на крайний случай), Эшер двинулся к арочному проему мимо плиты, отделявшей кухню от кладовой. И все время его не оставляла уверенность, что кто-то в доме прислушивается сейчас к его тихим шагам.

Миссис Граймс, Элен и девчушка Сильвия – все были в сборе. Они сидели вокруг стола – живая сцена, что-то вроде композиции из музея восковых фигур мадам Тюссо, – замерев в ровном, слабо мерцающем свете стального газового рожка над плитой. «Не хватает только бутылки с ядом на столе, – с кривой усмешкой подумал Эшер, – да плакатика: БЕЗУМНЫЙ ОТРАВИТЕЛЬ НАНОСИТ УДАР».

Однако бутылки не было, равно как и чайных чашек и вообще каких-либо свидетельств еды или питья. Единственной вещью, располагавшейся на столе, была чашка с наполовину перебранным рисом.

Изучая тощую фигуру кухарки, пышные формы горничной и сутулые плечи девчушки, Эшер вновь почувствовал озноб при мысли, что кто-то знает о его присутствии и вслушивается в каждый его шаг. Все три женщины были живы, но что-то зловещее было в их странном сне. Они напоминали сломанные куклы, которым не грозит ни судорога, ни случайная потеря равновесия.

Стало быть, он был прав, почувствовав неладное.

Кроме кухни, свет горел только в его кабинете, и именно там, в ящике конторки, Эшер хранил свой револьвер – американский морской кольт. Понятно, что лектору-филологу было бы неловко носить его в кармане пальто. Это неминуемо вызвало бы ненужные толки среди преподавателей.

Из кухни он пробрался к лестнице черного хода. Сквозь неприметную дверцу в дальнем конце прихожей он убедился, что на парадной лестнице его никто не поджидает. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Дверь наверху встретила его зияющей черной пастью. Из кабинета на ковер падала полоса тусклого золотистого света, похожая на брошенный шарф.

Осторожно ступая, он двинулся вдоль стены. Наклонив голову, осторожно заглянул в кабинет. Диван был передвинут так, чтобы сразу попасть в поле зрения. На зеленых подушках лежала Лидия. Ее распущенные волосы свисали рыжими кольцами, почти касаясь пола; рука, лежащая на груди, сжимала очки. Все выглядело так, словно Лидия только что сбросила их, решив дать на секунду отдых глазам. Лицо спящей казалось особенно тонким и беззащитным. Лишь слабые движения маленькой груди под дымчатым кружевом вечернего платья говорили о том, что Лидия еще жива.

«Ловушка», – подумал Эшер. Кто-то ждал, что, увидев жену, он не раздумывая кинется к ней. И, видит бог, он был близок к этому…

– Входите, доктор Эшер, – послышался тихий голос из янтарно освещенной библиотеки. – Я один – фактически больше в доме никого нет. Молодой человек, что работает у вас на конюшне, спит. Слуги, как вы изволили заметить, тоже. Я сейчас сижу за вашей конторкой (она стоит на прежнем месте) и не собираюсь причинять вам сегодня вреда.

«Испанец, – машинально отметил Эшер. – Говорит бегло, без акцента, но все равно испанец…» Филолог и бывший полевой агент напрягал слух, вникая в это странное, чуть ли не деревенское произношение: то и дело следы изолированного «а», придыхательное «е» в конце некоторых слов…

Он открыл дверь до конца и шагнул в помещение. Молодой человек, сидящий за конторкой Эшера, поднял глаза от деталей разобранного револьвера и наклонил голову в знак приветствия.

– Добрый вечер, – вежливо сказал он. – По причинам, которые вскоре станут вам понятны, давайте обойдемся без формальностей объяснения и для начала представимся.

Едва уловимое округление дифтонга «оу», смещенное ударение в слове «вскоре» – в каком-то дальнем уголке мозга били тревожные колокола чисто научного любопытства.

«Да перестань же ты быть филологом хоть сейчас!..»

– Мое имя, – продолжал молодой человек, – дон Симон Ксавьер Христиан Морадо де ла Кадена-Исидро, и я имею честь принадлежать к тем, кого вы называете вампирами.

Эшер молчал. Возникшая было мысль сгинула, не прояснившись, оставив после себя белую пустоту. – Вы мне верите?

Эшер понял, что стоит, набрав полную грудь воздуха, и выдохнул. Взгляд его устремился к Лидии. Фольклорные источники то и дело упоминали так называемых истинных вампиров, бродящих по ночам и продлевающих свою жизнь с помощью девичьей крови. Воротник платья был распахнут, и Эшер ясно видел белую нежную кожу на горле жены. На бежевом тонком кружеве – ни пятнышка. Тогда взгляд его снова обратился к Исидро, в голосе которого он чуть ли не с первых фраз уловил непоколебимую убежденность сумасшедшего. И все-таки, взглянув на изящного юношу, расположившегося за его конторкой, Эшер снова почувствовал, как от шеи по спине ползут мурашки, словно он наклонился над краем утеса…

Имя – испанское, но сам белокурый… Видимо, из северных провинций, куда мавры так и не добрались. Тонкие черты лица, благородный нос идальго; бесцветные волосы, нежные, как шелк, как паутина; и прическа скорее женская, нежели мужская. Глаза – тоже удивительно светлые – бледный янтарь, испещренный коричневыми и серыми крапинками. Такие глаза могли бы напомнить кошачьи, но вот почему-то не напомнили. Странное свечение было в них, некое неуловимое мерцание – даже сейчас, в газовом освещении, и это почему-то сильно беспокоило Эшера. На фоне черного бархатного воротника тонкое лицо пришельца поражало мертвенной бледностью и неподвижностью – жили одни лишь глаза.

По собственному опыту, почерпнутому в Германии и России, Эшер знал, что такая бледность обычно предшествует обмороку, особенно при включенном газе. Желтоватые мрачно мерцающие глаза вполне могли принадлежать сумасшедшему или наркоману. Но была еще одна жутковатая черта в доне Симоне Исидро – а именно полная его неподвижность, словно он сидел за этой конторкой вот уже несколько столетий, выжидая…