Джордж Эффинджер - Пришельцы, которые знали все Страница 2

— Пусть войдут.

Таким вот образом я и познакомился с наапами. Совсем как президент Эйзенхауэр. Они оказались красивыми людьми. И симпатичными. Улыбались, пожимали мне руку, предложили сфотографировать историческую встречу, так что пришлось позвать репортеров и с ходу, без подготовки проводить самую важную встречу за всю мою политическую карьеру. Я поздравил наапов с прибытием.

— Добро пожаловать на Землю. И добро пожаловать в Соединенные Штаты.

— Спасибо, — ответил наап по имени Плин. — Мы рады, что сюда прибыли.

— Как долго вы намерены у нас оставаться?

— Точно не знаем, — ответил Плин. — В течение недели мы вполне свободны.

— Угу, — сказал я. После этого рта не раскрыл, только позировал перед камерами. Не намерен был говорить или делать хоть что-нибудь, пока не объявятся мои советники и не начнут советовать.

Ну конечно же, народ запаниковал. Плин говорил, что этого следовало ожидать, да я и сам придерживался того же мнения. Слишком уж мы насмотрелись фильмов о гостях из космоса. Иногда они прибывают с призывом к миру и всеобщему братству и приносят как раз ту информацию, в которой человечество нуждается долгие тысячелетия. Но чаще пришельцы являются, чтобы нас поработить или истребить, потому что тогда видеоэффекты много лучше. И когда прибыли наапы, все были уже готовы их возненавидеть. Люди не доверяли их приятной внешности. Людям были подозрительны их милые манеры и элегантная одежда. Когда наапы предлагали нам решить все наши проблемы, мы говорили: конечно, сделайте это, но во сколько нам это обойдется?

В первую неделю мы с Плином проводили вместе много времени — просто чтобы познакомиться и понять, чего хочет другая сторона. Я пригласил его, командира Тауга и других наапских руководителей на прием в Белом доме. Там был церковный хор из Алабамы, исполнявший негритянские духовные песни, школьный джаз из Мичигана с попурри из университетских спортивных хитов, команда талантливых двойников прежних рок-звезд с ностальгическими номерами, комедийная труппа из Лос-Анджелеса или откуда-то еще и Нью-Йоркский симфонический оркестр под управлением гениальной девицы двадцати лет. Чтобы показать наапам, как восхитительна культура Земли, оркестр сыграл Девятую симфонию Бетховена.

Плину все это очень понравилось. Он сказал, яростно аплодируя:

— Люди столь же разнообразны в изображении веселья, как наапы. Мы все без ума от земной музыки и думаем, что Бетховен создал несколько самых прекрасных мелодий из всех, что мы слышали в галактических путешествиях.

Я с улыбкой ответил:

— Нам очень приятно.

— Правда, Девятая симфония — не лучшая его работа…

— Простите? — переспросил я. Он любезно улыбнулся и объяснил:

— У нас полагают, что лучшее творение Бетховена — Пятый концерт для фортепиано ми-бемоль-мажор. Я перевел дыхание.

— Ну, это дело вкуса. Возможно, стандарты наапов…

— Нет-нет, — поспешно ответил Плин. — Вкусы здесь ни при чем. Пятый концерт считается лучшей вещью Бетховена в соответствии с точными и конкретными правилами музыковедения.

Я возмутился — самую малость. Откуда этому наапу, прилетевшему Бог знает с какой планеты, никак не связанной с нашей историей и культурой — откуда этому чудовищу знать, какие чувства поднимает Девятая симфония в человеческих душах? И я спросил излишне мягким голосом:

— Тогда скажите, какое наше музыкальное произведение считается наилучшим?

— Музыка Миклоша Рожи из фильма «Бен-Гур», — сказал он простодушно.

Что я мог ответить? Пришлось кивнуть — дело не стоило того, чтобы затевать межпланетную ссору.

Итак, страх перед наапами сменился недоверием. Мы все еще ждали, что пришельцы покажут свое истинное лицо, что красивые маски спадут и обнаружатся кошмарные морды, прячущиеся, как мы подозревали, под этими масками. Кроме того, они не отправились домой через неделю. Наапам нравилась Земля, нравились мы, и они решили ненадолго задержаться. Мы рассказали им о себе, о наших многовековых неурядицах, и они ответили — на свой бесцеремонный манер, — что могут внести некоторые мелкие поправки, и для всех обитателей Земли жизнь станет много лучше. Кстати, они ничего не попросят взамен. Дадут нам все это в благодарность за гостеприимство — мы ведь разрешили поставить базовый корабль на Эспланаде и по всей планете бесплатно подавали им кофе. Мы поколебались, однако суетность и алчность взяли верх. И мы сказали: «Действуйте! Пусть наши пустыни расцветут. Пусть закончатся войны, исчезнут болезни и бедность».

Так недоверие сменилось надеждой. Пришельцы заставили пустыни цвести. На это они запросили четыре месяца. Мы были готовы дать столько времени, сколько понадобится. Они возвели ограду вокруг всей Намибии — никому не разрешали взглянуть, что там происходит. Через четыре месяца устроили большой прием с коктейлями и пригласили желающих со всего света посмотреть на результаты своих трудов. Я послал госсекретаря в качестве своего личного представителя. Он вернулся с восхитительными фотографиями: громадная пустыня превратилась в ботаническое чудо. Вместо унылых мертвых песков на многие мили протянулась цветущая растительность. Правда, в бескрайнем саду не росло ничего, кроме алтея розового — много миллионов растений. Я мельком сказал Плину, что жители Земли надеялись на нечто большее по части разнообразия и на что-то более практичное.

— Что вы называете «практичным»? — осведомился он.

— Ну, вы понимаете. Съедобные растения.

— О пище не беспокойтесь. Мы очень скоро справимся и с голодом, — сказал Плин.

— Доброе дело… Но вот алтей…

— Что дурного в алтее?

— Ничего, — согласился я.

— Алтей розовый — самый прекрасный цветок из растущих на Земле.

— Некоторым больше нравятся тюльпаны, — заметил я. — А другим — розы.

— Нет, — твердо произнес Плин. — Алтей лучше всех. Я не стал бы вас дурачить.

Так что мы поблагодарили наапов за Намибию, заросшую алтеем, и попросили не заниматься Сахарой, Гоби и другими пустынями.

В общем и целом наапы нравились нам, хотя временами с ними было трудновато. Стоило послушать, как наапы говорят: излагают в лоб некий категорический императив и оценивают все либо как черное, либо как белое. Алтей — наилучший цветок. Александр Дюма — величайший романист. Электрик — самый приятный цвет. Лучший из автомобилей во все времена — шевроле «Бел-эйр» 1956 года, но только если он цвета морской волны.

Однажды я поинтересовался мнением Плина о президентах Америки. Спросил, кого наапы считают лучшим президентом в нашей истории. При этом чувствовал себя королевой-колдуньей из «Белоснежки»: мол, что мне ответит волшебное зеркало? На деле я не ждал, что Плин назовет меня как лучшего президента, однако сердечко прыгало, пока я ждал ответа — кто его знает, а вдруг… По правде говоря, думал я, он назовет Вашингтона, Линкольна, Рузвельта или Акивару. Но ответ был неожиданный: Джеймс Н. Полк.