Андрей Дашков - Месть инвалида Страница 2

Полковник, конечно, не упустит случая принять участие в похоронах «заслуженного ветерана», «соратника», «боевого товарища, закаленного в огне и крови», «настоящего парня, который однажды спас мне жизнь». Такая перспектива сержанта категорически не устраивала. Он живо представил себе тошнотворный спектакль и отказался от намерения тотчас же украсить своими мозгами старые ободранные обои. Сначала надо было выпроводить непрошеного гостя.

Насчет соседей сержант не беспокоился. Все они разъехались две недели назад, избавив его от своих истеричных воплей и детского плача. Дом предназначался под снос; инвалид остался его единственным обитателем, если забыть о мышах и тараканах. Значит, только сержант и его отлично смазанный стальной двенадцатизарядный дружок, который никогда не предавал, – исключительный случай! Оба были готовы к короткому мужскому разговору, пока не вмешался третий. И сержант знал, за кем будет последнее слово.

Никаких двуногих сволочей, ни малейших признаков противника в радиусе двухсот метров, а может, и больше. Выстрела никто не услышит.

Как и следовало ожидать, после отъезда соседей ни одна собака о нем не вспомнила. Всем было насрать на него. Он с удовольствием ответил бы им тем же, но не мог сделать этого физически. Он был прикован к тяжелому инвалидному креслу с приводом от аккумулятора. Его электрический стул на колесах… Сержант и мочился-то с огромным трудом, рыдая от унижения и неудобства, мочился под себя, в специальную емкость для сбора экскрементов, укрепленную под сиденьем. Он вставлял то, что осталось от его обрубленного осколком члена в пластмассовую трубку и позволял жидкости течь. Иногда получалось не очень удачно, обрубок выскакивал, и моча разливалась. После этого к крепкому застарелому запаху пота и дешевого табака примешивалась едкая вонь, державшаяся несколько дней. Стирать? Много ли настираешь одной рукой? А ведь было еще дерьмо, которое изредка выдавливал из себя его атрофирующийся организм…

Все это промелькнуло в сознании сержанта как многократно воспроизводимая серия смертельно надоевшего сериала. Казалось, из ушей валит черный дым и нестерпимые мысли загаживают потолок копотью и шлаком. Он не хотел даже завести собаку, чтобы не видеть страданий ни в чем не повинного животного. А вернее, чтобы однажды не проснуться от того, что собачьи клыки вонзятся в глотку. Да, пожалуй, он был способен превратить в ад жизнь любого существа, по глупости оказавшегося чересчур близко.

Прежде, когда на него еще не махнули рукой, ему предлагали местечко в каком-то вонючем доме для ветеранов, где, словно в насмешку, красивенькие, молоденькие и полногрудые медсестры отбывали дежурства, ухаживая за живыми трупами. При этом они фальшиво лыбились, кривили свои намазанные помадой и зараженные злобой ротики от брезгливости и отвращения, а затем… Затем они убегали, стуча каблучками, и прыгали в машины, рестораны или прямиком в кроватки к богатым, самовлюбленным и самодовольным гражданским хлыщам и охотно раздвигали свои коленки, чтобы принять в себя их розовые, дочиста надраенные хуи!

Нет, общения с медсестрами сержант не перенес бы. Все кончилось бы тем, что он убил бы какую-нибудь из этих гребаных сосок. О, как он ненавидел их! За то, что они не принадлежали ему, за то, что он был калекой, а они были молоды, здоровы, красивы, имели по две ноги и две руки, а также мокрую щель между ног, щель, которая иногда снилась сержанту в эротических кошмарах (даже ТАКИЕ сны были отравлены и искажены мукой!) – снилась в виде уродливой, беззубой, обросшей волосами пасти какого-то чудовища; эта пасть засасывала беднягу целиком, глотая, чавкая, пуская слюну, а внутри, в ее влажных складках, гнили мертвецы с телами, развороченными взрывами гранат и снарядов…

Сержант вытер со лба холодный пот тыльной стороной ладони. Зато глотка была сухой и горячей, будто ее заасфальтировали. Он облизал потрескавшиеся губы. Тот самый случай, когда можно отдать полжизни за стакан водки. Впрочем, его жизнь не стоила и одной капли…

Нет, его не должны найти – по крайней мере до тех пор, пока тело (обрубок!) не сгниет. От него останется скелет, горсть костей. С костями ОНИ пусть делают что хотят. Вообще-то он предпочел бы, чтоб и кости ИМ не достались. Но плоть… Нет, плоть – ни за что! Он хотел бы гнить, как парни в подбитом танке жарким летом – вздуваться, лопаться, стать вместилищем и пищей для личинок и червей, невыносимо смердеть, заполнить своей вонью весь этот гнусный мирок, измазать его еще сильнее, хотя это, кажется, уже невозможно!..

Потому он потерпит еще немного. А если удастся, то и захватит с собой кретина, который оказался в неудачное время в неудачном месте. Не важно, кто это будет: мальчишка, решивший поиграть в заброшенном доме, недоносок-почтальон, все еще доставлявший мудацкую газету и мизерную пенсию, или (не дай бог!) благотворители – этих сержант ненавидел сильнее всего. За лицемерие, за фальшивое сочувствие, за то, что они затыкали глотку своей ублюдочной совести «добрыми» делами и помощью нуждающимся. Поганые, отравленные тотальной ложью твари! Он ни в ком и ни в чем не нуждался так отчаянно, как в возможности отомстить. Но ее-то у него и отняли вместе с ногами. О, будь у него ноги! Тогда он хотя бы…

Слух и зрение – вот и все, что ему оставили. Наверное, для того, чтобы медленно казнить его, вливая через глаза и уши яд – яд лживых гримас и слов, источаемый разлагающимися заживо подонками. Да еще остались две рваные дыры в носу, которые у людей, имеющих лица, назывались ноздрями, – чтобы обонять собственную удушливую вонь и никогда к ней не привыкнуть. Чтобы не забывал – он ничем не отличается от других. Просто ему не повезло. Страшно не повезло…

Звонок раздался снова. На этот раз он был долгим и настойчивым.

Жуткая ухмылка расколола рожу сержанта. Ублюдок, стоявший по другую сторону двери, так и просился на тот свет. Что ж, сержант его не разочарует. Он собирался отправить туда гостя без задержки.

Он сунул пистолет в чехол, прикрепленный за спинкой кресла, затем перевел вперед рычаг на пульте управления и медленно подкатил к окну. По пути колеса то и дело врезались в пустые бутылки. Сухие, как песок пустыни. Аккумулятор подсел, но сержанту и в голову не приходило его поменять…

Он слегка раздвинул засаленные занавески, потревожив при этом многолетнюю пыль. За мутным, засиженным мухами и залитым желтыми липкими потеками стеклом он увидел силуэт черной машины, ничего более. Если не считать чудесного солнечного летнего дня. И девушки, катившей на роликах. Ее светлые длинные волосы развевались, а ладные коричневые ножки неправдоподобно блестели…