Дональд Кингсбери - Психоисторический кризис Страница 2

Подсудимого охватил животный страх, смешанный с благоговением. Он ощущал себя зверьком, запертым в клетке. Прошлое упорно ускользало от него, в то время как тривиальные физические детали, воспринимаемые органами чувств, отпечатывались в сознании с необыкновенной яркостью и четкостью, мешая сосредоточиться на главном вопросе. Подсудимый сразу узнал великолепный интерьер — знаменитый звездный зал Лицея психоисториков — и при этом мучительно вспоминал и не мог вспомнить, какое преступление привело его сюда, на их суд. Если, конечно, все окружающее и в самом деле судебный процесс. По крайней мере он был уверен, что люди в роскошных облачениях, сидящие напротив, — могущественные психоисторики, хотя вспомнить о них что-либо было так же трудно, как и о себе самом.

Обвинители силой отняли его квантронную персональную память. И теперь, в отсутствие пама на привычном месте на затылке любая попытка думать наталкивалась на головокружительные провалы в сознании — ведь пам был рабочей частью его мозга с тех пор, как он начал учиться ходить. Теперь ему даже не вспомнить, как происходила сама насильственная операция. Однако несмотря на туман, окутывавший прошлое, и даже совсем недавнее прошлое, настоящее оставалось четким и ясным. Значение окружающего ускользало, но формы и цвета, настолько живые и яркие, что резали глаз, частично заполняли пустоту.

Ярусы старинных балконов, покрытые деревянной резьбой, разделялись металлопластовыми колоннами. Ряды колонн поднимались все выше, ярус за ярусом, завершаясь наконец поперечными арками перекрытий. Все это тонко гармонировало с сияющим великолепием витражей. В мирах типа Светлого Разума, где город покрывал планету сплошной многоэтажной оболочкой, архитектура неизбежно превращалась в искусство интерьеров. Вот знаменитый Крест Аркхайна, реликвия Светлого Разума, который на целых восемнадцать тысячелетий старше самой Империи! Но странно, как мог он знать о первых колонистах планеты, которые вырезали этот крест, и ничего не помнить о совсем недавних событиях?

В окружении такой роскоши подсудимый особенно остро ощущал отсутствие пама. Самые простые вопросы не находили ответа. Кто создал все эти архитектурные чудеса? Было это до или после Опустошения Светлого Разума? Кстати, почему вдруг ему подумалось об опустошении? Что-то связанное с Междуцарствием… Но когда было Междуцарствие — сто лет назад? Тысячу? Десять тысяч? Цифры и детали ускользали… Впрочем, какая разница? Зал был великолепен. А почему у него вдруг промелькнула мысль, что стеклянные панно наверху светятся так неестественно?

Нет, хватит! В сторону блестящие детали. Все внимание — на подиум. Впрочем, не так-то это просто. Подсудимый был уверен, что понимает большинство слов, но фразы уже шли туго и большей частью казались бессмысленной тарабарщиной. Он не мог сформулировать до конца половину своих мыслей, ведь обширные области мозга просто не работали. Но кое-что было ясно. Когда подсудимому удавалось сосредоточиться, он мог в достаточной степени уловить тон речей, чтобы почувствовать — дело принимает скверный оборот и шансов что-то изменить уже нет. Его прошлые ошибки, какими бы они ни были, видимо, оказались роковыми. Он под властью… чьей?

На резном возвышении стояла древняя машина причудливых старомодных очертаний. Старая и потертая, теперь она должна была выполнять церемониальные функции. Когда-то машина незаметно жужжала в углу кабинета Основателя — самый обычный дезинтегратор для разложения на атомы канцелярского мусора. Теперь же всемогущие судьи (кто они?), зависшие над подиумом в аэрокреслах, почтительно окружали ее. Может, она служит им священным орудием смерти?

Подсудимый был уверен, что мог бы назвать имена своих обвинителей, что когда-то знал каждого из этих высокопоставленных сановников. Все лица были ему знакомы. Но урезанная память подводила его. Может…

Копание в прошлом утомляло, мозг не выдерживал напряжения, и подсудимый отвлекся от мучительных мыслей, зачарованно разглядывая церемониальные мантии судей — пурпурные и зеленовато-синие, вышитые кроваво-красными символами. Символы неожиданно напомнили ему, что он математик, но сама математика оставалась такой же мучительно недоступной. Может быть, именно эту потерю он столь болезненно переживает?

Один из психоисториков покинул свое кресло и встал, величественно возвышаясь возле старинного атомизатора, принадлежавшего Основателю. По-видимому, в его обязанности входило объявлять коллективную волю суда, но когда он заговорил, то стало ясно, что этот человек привык принимать решения сам.

— Вопрос решен. Эрон Оуза…

Подсудимый вздрогнул. Значит, Эрон Оуза — все-таки его настоящее имя! Ему стало не по себе. Обвинители знали, кто он, он же не знал их имен и не мог ответить на обвинения. Но все-таки хоть имя подтвердилось. Одним вопросом меньше.

— …приговаривается к дезинтеграции. Приговор будет приведен в исполнение немедленно.

Судя по всему, этот престарелый бог предпочитал простые формулировки, без всяких словесных выкрутасов и длинных обоснований. Щелчком пальцев он подал знак судебным исполнителям, затаившимся в тени балконов, и мрачно ждал. Похоже, ему было неприятно лично участвовать в… убийстве? Нет, судя по выражению лица, для него это было не убийство. Может быть, акт очищения?

За спиной Эрона послышался стук сапог стражи. Внезапно один из психоисториков на дальнем конце подиума поднял свое кресло над головами остальных судей. Он был рангом пониже, хотя тоже стар. По-видимому, его беспокоила резкость приговора — наверное, он предпочел бы услышать более цветистую прелюдию к казни.

— Джарс… — начал он.

Но судья-председатель суровым жестом остановил его. Кресло возмутителя спокойствия покорно опустилось вниз.

Три охранника крепко взяли Эрона под руки, сняв силовое поле, которое до этого вязко сковывало его движения.

Джарс! Вот и еще один вопрос получил ответ! Эрона охватило радостное возбуждение. Вспомнить это имя было почему-то настолько важно, что даже только что полученный смертный приговор отошел на задний план. Джарс Хейнис, ну конечно! Психоисторик первого ранга. Ректор. Что еще он помнит об этом человеке? Скорее! Может быть, еще есть шанс подать апелляцию? Но как?

Имя вызывало странные чувства, оно скорее подходило надежному другу и воспитателю. Хотя теперь… враг? Как мог старик Хейнис стать его врагом? Как Эрон ни бился, он не мог припомнить ничего похожего на конфликт, ничего, что могло бы объяснить теперешнюю ситуацию. Только пустота и замешательство. Еще одна чертова дыра в сознании, потерянная информация, которую он, видимо, отправил на хранение в пам или вообще получал извне, пользуясь памовским поиском.