Андрей Дмитрук - Ветви Большого Дома Страница 2

Кончились часы беспечности. То, что еще недавно выглядело рыхлым туманом, теперь сгустилось, стало плотнее, сплошным массивом от моря до неба тронулось навстречу. Последний раз озорные бродяги-дельфины показали мокрые лоснящиеся горбы -- и ушли себе в глубину, где покой, подальше от наваливающейся беды.

Все, пошло веселье! Со звуками ружейной стрельбы встали дыбом сухие банановые листья на крыше каюты. Море запестрело кипящими гребнями, воздух сделался сырым и липким, будто холодными руками схватил за разгоряченные плечи. Долой грот -- он и зарифленный принимает на себя слишком много ветра! Нгале берется за правый нирал[8], Бригита за левый... Что за черт! Она дергает изо всех сил, она плачет, она размазывает по лицу слезы и кровь -- ладонь содрана до живого мяса...

Литого свинцового стекла, ростом с двухэтажный дом стена лениво вспучивается перед бушпритом[9]. Хоть и не первый это шторм на пути, но все равно каждый раз обрывается сердце: сейчас рухнет жидкая громада и размечет хлипкие бревнышки по яростному морю... Точно в аквариуме, в недрах вала виден мечущийся толстый тунец.

Наехав, подмяла пахнущая йодом, необоримая масса, оглушил грохот. Петр до боли вцепился в штурвальное колесо -- только бы не оторвало, не выметнуло прочь! Когда тяжесть стала невыносимой и удушье колом вонзилось под ребра, схлынула волна. Грузно осела, ушла в зазоры помоста.

Плот вертело и раскачивало все сильнее, несло на зюйд-вест, обратно к берегам Южной Америки. "Команда" до сих пор билась над застрявшим ниралом -не могут догадаться, безмозглые...

- Блок! -- завопил Петр, тыча пальцем вверх, в сторону реи. Ну, разумеется, конец нирала застрял в блоке -- тут можно руки оборвать, ничего не сделаешь. Надо лезть по вантам и освобождать проклятую веревку. Вот, Нгале так и делает... Осторожно! Хоть ты, брат, и ловчее всех обезьян, но уже вздымается, хищно изгибая верхушку, волна повыше прежних...

К вечеру, против всех надежд, погода не угомонилась, низкое солнце кровоточило сквозь грубые бинты туч. Мужчины сделали все, чтобы уменьшить парусность: до предела зарифили бизань, убрали клипер. Извлечены были на палубу выдвижные кили. Бригита, освобожденная от работ, тихонько постанывая, втирала в израненные ладони индейский бальзам.

В сумеречной полумгле, в столбах водяной пыли уже не шторм -- единый ревущий поток бесповоротно сносил их к давно оставленной широте порта Гуаякиль. Шел насмарку полуторамесячный каторжный труд. Леденящий, вовсе не тропический ливень наотмашь сек по плечам и лицам.

- ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО СПРАВИТЕСЬ?

Ну, а это уж совершенно некстати -- Бригита вполне может сдрейфить... Ровное сияние разливается по бушующим волнам. И они стихают, словно хищники на арене под ладонью дрессировщика, и покорно ложатся в круге мягкого золотистого света.

- У ВАС ДО СИХ ПОР НИ ОДНОГО МИНУСА, А ПОЛОВИНА ПУТИ ПРОЙДЕНА...

Держа плот в конусе рассеянного луча, висела над головами аварийная гравиплатформа, и робот-наблюдатель вещал с нее голосом сказочного великана опасные, утешительные истины.

...Нельзя, нельзя, родненькие вы мои, это стыдно -- все равно, что попросить сейчас разносолов у Всеобщего Распределителя, или сунуть Бригитину руку в регенератор, или, забыв о предлагаемых обстоятельствах и суровой морали прошлого, до конца пути не маяться целомудрием, а образовать непарный любовный союз! Нельзя...

... Слава богу, роботу ответили единодушно и, пожалуй, даже слишком пылко.

Платформа с места набрала скорость и, стараясь не задеть крошечный плот фронтом гравитационного перепада, улетела во тьму, будто случайно приблудившаяся светозарная планетка.

-- Ветер меняется! -- загорланил, опомнившись, Петр.-- А ну, живо на грот!

2. Зовут меня Имант Норинын, и родом я из Курземе. Там, неподалеку от города-памятника Вентспилса, на берегу реки Венты, стоит наш Большой Дом. А лет четыреста тому назад на этом самом месте жил в своей хате старый Мартин, прямой предок бабушки Аустры... Впрочем, это мы по привычке его старым называем. Был Мартин силен и молод, когда налегал на плуг, идя за приземистой кобылкой, и была у "старого" Мартина здоровая круглолицая жена, фотографии которой сохранились, и пятеро чумазых пострелят бегали по его двору. Дети так и окончили жизнь крестьянами; ну, а уж внуков раскидало по белу свету. Одного из них, Арвида, занесло в самую Америку. Но до конца дней он безумно тосковал по родной Венте и, не жалея денег, собирал курземские прялки, расписные сундуки, вышитые полотенца, а свое состояние завещал латышскому певческому обществу в Нью-Йорке... Когда же в разных концах мира стали возникать Большие Дома, прапра... и так далее... внучка Арвида, наследница его антикварной коллекции Аустра Круминя, отыскала под речными, наносами остатки хаты старого Мартина, точнее -- глиняный пол, и выстроила вокруг него главное здание, позднее названное Стволом. Аустра -- моя прабабка. Она жива-здоровехонька и живет в Доме, который сама сработала. То есть, конечно, не своими руками, а о помощью усагров, универсальных строительных агрегатов.

Когда Аустра привела в свое жилище любимого человека, тот, понятное дело, спросил: почему у них; такой странный дом, одноэтажный, но просторный, как театр, круглый, с центральным залом и стыковочным устройством на крыше? Тогда моя прабабка объяснила возлюбленному идею Большого Дома. Тот не был в восторге, но все же лет пяток прожил с Аустрой. Потом они разошлись; ну, а троих своих детей наша родоначальница воспитала, как хотела. Дети выросли, обзавелись семьями; внуки тоже понаходили себе сердечных друзей и подруг; настало время, когда к нижнему этажу -- комлю -- пришлось пристыковать первую мутовку, квартирный узел со стыковочными устройствами в разные стороны, для будущих ветвей...

Сейчас Ствол, поднявшийся чуть ли не на полкилометра, несет четырнадцать мутовок, в каждой по пять-шесть ветвей. Расстояния между мутовками велики -- что ж, каждая семья имеет право на уединение и тишину, не жить же нам в тонкостенных кирпичных сотах и слушать каждое чихание соседа... Всего в Доме обитает триста шестьдесят семь человек, считая недавно родившуюся Инесу Кастельон, мою внучатую сестренку. Год назад я отделился от матери с отцом -- вызвал усагр и соорудил себе хорошенькую веточку в той же мутовке, две звукоизолированные комнаты и шаровидную пристройку под мастерскую. Нет, я был слишком юн, чтобы заводить семейство, и при родителях мне жилось вполне уютно. Просто хотелось работать в одиночестве и на свободе. Я пытался восстановить громкозвучную медь, забытые духовые инструменты доэлектронной эры --гобои, бюгельгорны, саксгорны...

Вообще-то я по склонности музыкант и акустик, но мне никогда не были чужды дела, общие для всего Дома. Я просто не могу стоять в стороне, когда настает мой черед нести взяток в улей бабушки Аустры. Да у нас и мудрено вырасти другим! Приемники Всеобщего Распределителя в Доме, конечно, есть, но мы пользуемся ими только для того, чтобы получать вещи, которые не можем сделать сами. Особенно часто теребят Распределитель девчонки, заказывая себе ко дню рождения "настоящее" платье Марии Антуанетты или серьги с зелеными брильянтами... Ну, а уж пищи синтезированной мы подавно не приемлем, и никто нас не уговорит, что она даже на квантовом уровне подобна хлебу с поля или молоку из подойника... Еще лет трех отроду я помогал взрослым сажать огуречную рассаду, позднее -- молоть проросший ячмень на солод для пива, вялить свинину и чистить коров. Но охотнее всего я ворошил сухую душистую траву в сенном сарае. Главными игрушками моими были всякого рода ушаты, корзины, лубяные короба, лохани, корыта -- многие еще из коллекции Арвида. Подростком я столь же увлеченно возился с микротракторами, с изящными, как часовые механизмы, машинами для беспахотной заделки семян; строил гнезда для пауков, защищавших наш сад от вредителей, и прививал ген быстрого роста камышам, создавая фитофильтр в оросительном канале...