Ежи Жулавский - Победоносец Страница 2

— Дедушка!..

— Тише, дитя, тише.

Старик встал, он хотел взять Ихазель за руку, но та не далась. И в ужасе пролепетала:

— Дедушка! Ты… ты не веришь, что это… Он?!

Она стояла в двух шагах, устремив навстречу изумленные глаза, с полуоткрытым ртом, она требовала ответа так, словно от того, каков он будет, зависит, жить ей или не жить.

Первосвященник глянул на внучку и заколебался:

— Все знамения сходятся, и если Победоносец воистину назначил, что возвратится…

И осекся на полуслове. Неужто должно сказать этой пылко верующей девушке то, в чем он едва набрался духу сам себе признаться после долгой борьбы, но что все еще отвергал всеми силами дряхлого сердца? Неужто должно сказать ей, что он, первосвященник, страж Истины и Таинства, последний в извечном, но осужденном угаснуть на нем роду священников, он, вождь всего народа, живущего на северном берегу Великого моря, куда достигает взор на восток за снежную вершину огнедышащего Отеймора, на Теплых Прудах, в древнейшем лунном поселении, а на запад дальше Перешейка, а на север до самых Старых Источников, где якобы впервые была открыта нефть благословенная и откуда путь лежит в Полярную страну, — неужто должно ему, всю долгую жизнь самоотверженно крепившему веру в пришествие Победоносца, признаться, что сейчас, когда ему принесена весть о доподлинном пришествии, он перестал верить в то, что оно было воистину заповедано.

Он сам еще не мог честь по чести разобраться в том, что либо родилось, либо всплыло въявь из непостижимых бездн души при этой ошеломляющей вести…

Перед заходом солнца он, как всегда, собрал народ на молебен и проповедь на слова последнего пророка Тюхии, на те самые слова, которые только что бросила ему в лицо собственная внучка Он поступал так каждый день всю жизнь с тех пор, как стал священником. Наставленный своим отцом, первосвященником Бормотеей, он с детских лет веровал, что некогда жил среди народа Старый Человек, жил-жил, потом ушел на Землю, а возвратится юношей, чтобы спасти свой народ. Эта вера была ясна и незамысловата. Она настолько не требовала раздумий, что он ни разу не глянул в сторону «ученых», которые доказывали, что история о земном происхождении людей — это просто-напросто старинная и не один век слагавшаяся легенда, что никакого «Старого Человека» в помине не было и никакой «Победоносец» вовеки не явится из межзвездных пространств. Он даже не воевал с этими учениями, на этот случай отказавшись от былого обычая, который блюл еще его отец, первосвященник Бормотея, от обычая, по которому еретиков положено было привязывать к столбам на берегу моря и побивать камнями. И когда состоявшие под его началом священники призывали покарать святотатцев, умертвить, причем именно таким образом, причем чаще всего — косные Братья в Ожидании, он только пожимал плечами, неколебимо и глубоко презирая как тех, кто надеется укрепить веру градом камней, так и достойных сожаления безумцев, которые силятся слабым человеческим разумом постичь непостижимое вместо того, чтобы умиротворенно верить в свое звездное происхождение и слово, которому суждено когда-нибудь сбыться.

Среди прочих не мог уразуметь причин такой кротости и монах Элем, приор Братьев в Ожидании. Элем не раз позволял себе порицать первосвященника через гонцов, упрекал его в нерадении святыням. А кто, как не Крохабенна, был владыкой и повелителем всего народа лунного на извечном престоле первосвященников при Теплых Прудах? Судьею поставленный, не подсуден он. Это он мог проклясть Элема, а заодно с ним и всех Братьев в Ожидании за явную ересь, за проповедь пришествия Победоносца со дня на день, хотя все пророки учили желать сего не себе, но грядущему. Огорчительны были уважение, которым пользовались Братья в народе, и сама широта их влияния. Нет, они никогда не покидали своей обители в Полярной стране. Это было запрещено законом. Но каждый «год» (этим причудливым словом именуется срок в двенадцать и тринадцать суток попеременно, притом что каждые сутки длятся семьсот девять часов; за этот срок солнце проходит полный круг зодиака; говорят, это обозначение времени пришло с людьми с Земли), на двенадцатый день, день поминовения ухода Старого Человека, в Полярную страну прибывают многочисленные паломники, так что у Братьев в Ожидании хватает возможностей сбивать народ с пути истинного.

Запретить эти паломничества, освященные многовековым обычаем, было не во власти Крохабенны, но относился он к ним неодобрительно: смущали народ Братья, отвлекали от насущных велений жизни, предрекая скорое Пришествие.

Конечно же, и он, Крохабенна, нерушимо веровал в Пришествие, однако оно неизменно представлялось далеким, заповеданным так, что, спроси его кто, а возможно ли оно при его жизни, он наверняка воспринял бы сам вопрос как покушение на догмат, что оно наступит в грядущем. Ведь пророк Рамидо ясно сказал: «Не наши очи, не очи детей наших узрят Победоносца, но придут вослед те, кому во плоти лицезреть Его». А пророк Рамидо скончался сто с чем-то лет тому назад.

И было так до вчерашнего вечера. Стоя на широкой паперти собора спиной к солнцу, которое опускалось за черту морского горизонта, Крохабенна вознес молитву вместе с народом, воздел руки для вечернего благословения и произнес извечное приветствие: «Он придет!» И вдруг среди скопища народа возникло беспорядочное движение. Те, кто стоял поблизости, ответили привычными словами: «Воистину придет!», но те, кто подальше, одни за другими отворачивались и указывали друг другу на странную кучку людей, поспешавшую к собору.

Крохабенна вгляделся и изумился. Посреди горсточки случайно встреченных и тут же присоединившихся прохожих шли, нет, бежали, двое Братьев в Ожидании. Он узнал их издали по непокрытым бритым головам и длинным серым рясам. Неподалеку стояла кибитка с собачьей упряжкой, которая их только что доставила. Уже само появление монахов, лишенных права покидать обитель, было делом неслыханным, но равно потрясло старого священника их попросту необъяснимое поведение. Он счел, что перед ним умалишенные, поскольку мысли не мог допустить, чтобы монахи, по обету не касающиеся хмельного, еще и этот запрет нарушили. Они бежали, пританцовывая, приплясывая, размахивая руками, испуская какие-то вопли, которых издали было не расслышать. А народ внизу уже расслышал и вмиг уразумел, потому что вся толпа хлынула к новоприбывшим, закипела, заходила, ударилась в крик и лишь немногие, в том числе и Крохабенна, не покинули своих мест на ступенях, ведущих к собору. И в ту же минуту толпу откачнуло обратно. Первосвященник еще не осознал, что происходит, как увидел вплотную лица, горящие безумной радостью, воздетые руки и сотни разинутых, кричащих ртов: народ валом валил на паперть за обоими братчиками, чуть ли не на руках несомыми и восклицающими сквозь смех и слезы: