Владимир Дэс - Закон есть закон (сборник) Страница 2

Вова молчал.

Ломаный закурил.

– Ты, Вова, не молчи. Ведь все равно заговоришь. Вон и твой дружок заговорил.

Где, кстати, он?

Вытащили игрока. Бледный, со слезами на глазах, губы по-прежнему трясутся.

– Я этому там научился, – не отрывая глаз от подельника, заговорил Вова, – еще и том казино. Хозяин заметил, велел молчать, а потом послал к вам.

– Хозяин это кто? «Аист»?

– Да, – выдавил.

– Через тебя и подсадных решил меня разорить?

– Да…

– Еще есть подсадки?

– Есть.

– Хорошо, Вова. Молодец.

Ломаный повернулся к своим, сказал:

Ломаный все подготовил. Даже скрытая камера была, чтобы потом показать ворам! какая сука среди них грелась.

Когда ехал на «стрелку», на одной из пустынных улиц машину остановил гаишник.

– Чего, друг? – спросил, улыбаясь Ломаный.

– Пересядь вон туда, – гаишник показал жезлом на свою машину.

– Зачем, родной?

– Поговорить с тобой хотят.

– Заинтриговал ты меня, дружок. Придется пересесть.

Ломаный подошел к гаишной машине! Наклонился к стеклу.

– А, Александр Палыч? Давно не виделись.

– Да ты садись, не мельтеши у дверей!

Ломаный залез в машину.

– Слушаю вас, Александр Палыч.

– Ты вот что, разборки свои устраивай без пальбы. Мне жмурики не нужны. Аист тоже гражданин, хоть и вор. Если моего совета не послушаешь, отправлю назад, в зону. Травинку на тюремном дворе поливать.

– А про травинку-то откуда, Александр Палыч, знаете?

– Я много чего знаю. Поэтому и предупреждаю. Закон есть закон.

– Спасибо, конечно, Александр Палыч, только у нас свои законы.

– В нашей стране законы одни – наши! И страна «эта» тоже «наша». А теперь иди. Я тебе все сказал.

– Прощайте, Александр Палыч.

– До свидания…

Как только Ломаный вышел из машины, гаишник тут же сел в нее и дал газу.

Ломаный посмотрел вслед. Сплюнул. И пошел к своим.

– Поехали!

– Чего там? – спросили его.

Заложник

То, что наш самолет захвачен бандой террористов, мы узнали только перед самым концом полета.

Мы, конечно заметили, что сразу же после взлета какие-то молодые люди, аккуратные такие мальчики лет по двадцать, встали со своих мест и все ходили туда-сюда.

Были они вежливы и предупредительны. Извинялись, если случайно задевали кого-нибудь из пассажиров.

А так полет был, как полет: тихий, уютный и сонный.

Лишь стюардессы были необычайно внимательны, а стюарды – особенно серьезны.

Так мы и летели: кто читал, кто дремал.

М – это дружный и сплоченный симфонический оркестр нашей городской филармонии.

Полный состав оркестра – это вам не квинтет какой-нибудь, так что заняли мы едва ли не половину самолета, почти весь экономический класс.

Правда, небольшая элитная группка во главе с дирижером обособилась и находилась где-то в середине бизнес-класса.

Мы им завидовали: там выпивку подавали в неограниченном количестве, а нам – по норме.

А я так и вовсе изошел завистью по поводу нашего дирижера.

Были мы с ним одного возраста, пола, цвета кожи, вероисповедания, оба музыканты.

Жили на одной улице.

Ходили в одну школу.

И музыкой начали заниматься почти одновременно.

С одной лишь разницей: я занимался из-под палки, а он – по призванию.

Впрочем, не скажу, что ненавижу музыку, я к ней просто равнодушен.

А он, когда играл, а затем дирижировал, прямо дрожал весь, словно улетал в такие дали, куда таким, как я, не заглянуть никогда.

В детстве я его всячески обзывал и пытался обидеть. И потом, когда мы подросли и родители пустили меня по его следам, я не видел в его одержимости ничего хорошего. А вот когда он стал за свой талант и эту свою одержимость получать материальные блага, причем немалые, стал я понимать, что он, а что я.

И женился он удачнее, и дети у него умнее, и сейчас вон сидит, виски пьет от пуза, а не по норме, как я.

А рядом с ним его новая пассия – рыжая виолончелистка. Стерва редкостная, но красива до умопомрачения. С таким шикарным бюстом и такими голубыми глазами, что можно утонуть и тут и там.

Я завидовал его жизни, но хорошей завистью.

Его любви к музыке, его таланту, его большому будущему.

У меня же и жизнь-то была не моя, а выбранная для меня и за меня родителями. Были еще фагот и жена, посредственная скрипачка из нашего же оркестра.

Мы с ним никогда не были друзьями. Просто шли рядом.

И хотя я был, как и моя жена, средненьким музыкантом, мой однокашник упорно держал нас в своем престижном оркестре.

«Почему? – часто думал я. – Зачем ему, чтобы я был рядом? Что это: человеческое участие или повод для злорадного торжества?»

И приходил к выводу, что скорее всего первое.

Он никогда не позволял себе никаких выпадов в мою сторону, ничем не уязвлял моего самолюбия. Наоборот: когда случалось принимать овации или очередную награду, приглашал стать рядом с собой, а это кое-что да значит.

И я вставал рядом и стоял со своим неуклюжим фаготом, в блестящем на локтях фраке, мешая тем, кто устремлялся его поздравить.

Когда нам все же объявили, что самолет захвачен и после посадки мы, уже в качестве заложников, должны смирно сидеть на своих местах и не двигаться до особых распоряжений, я не сильно расстроился: ведь с нами он, мой талантливый и везучий спутник по жизни, поэтому ничего ужасного с нами случиться просто не может.

Даже когда прошли часа три, и мальчики, еще Недавно вежливые и аккуратные, стали нервозными и сердитыми, я не особо волновался.

Что творилось снаружи, мы не знали, но понимали: дела у наших террористов не заладились, что-то пошло не так.

Жена моя нервничала, то и дело спрашивала меня, что будет, и я ее успокаивал – все, мол, будет хорошо.

Я не знаю, как вела себя наша элитная группа, ведь они сидели впереди, а я ближе к хвосту, но никакого шума оттуда не доносилось.

Пить нам давали, но не кормили.

Мальчики становились все жестче, в руках у них появилось оружие.

Наконец что-то, видимо, произошло: террористы пошли по рядам, внимательно разглядывая пассажиров.

Они выбрали в бизнес-классе какого-то солидного гражданина, подвели его к люку, выстрелили ему в затылок, и он выпал на летное поле.

Все услышали, как его тело грузно, с шлепком ударилось о бетон.

Мы оцепенели от ужаса.

Вот так. Просто взяли и у всех на глазах убили человека.

А с виду такие правильные и вежливые молодые люди.