Геннадий Прашкевич - «Если», 2003 № 08 Страница 2

Однажды Кухиа решил напугать белого мамонта Шэли и выскочил из-за угла с каменным топором в руках.

Страшно надув щеки, сказал: «Ух!».

Мутная туча гнуса, висевшая над стадом мамонтов, тотчас набросилась на глупого Кухиа. Опухший и кровоточащий, оказался в ледяном ручье. Даже не помнил, как туда попал. Люди льда говорили — с помощью мамонта.

В другой раз Кухиа наловил рыбы в ручье и громко радовался.

Теперь уже белый мамонт Шэли, услышав знакомое «Ух!», решил напугать оборванца. Выскочил из-за угла, затрубил, весь улов втоптал в песок. Лемминги, гревшиеся на солнце, бросились врассыпную, а охотник страшно рассердился.

Вот все мамонты рыжие, а этот хулиган — белый.

Почему так? Почему движется, как большой холм снега?

Стал присматриваться: в холгуте столько жиру и мяса, что, если убить, прокормится вся триба.

Только как убить?

Сильный. Смотрит хитро.

Бивень слева, такой три охотника не унесут. Роговая бородавка справа.

Тоненькие стрелы ломались, кусая мамонта меньше, чем комары. Обожженные деревянные копья застревали в засмоленной шерсти.

Кухиа прятался в кустах, все присматривался, говорил: «Ух!».

Осердясь на это, холгут стал ловить Кухиа в удобных местах. Охотник первым в трибе стал обрезать бороду каменным ножом и бегал в короткой накидке из шкуры олешка. Такой короткой, что непристойно оголялись лодыжки. Оленьи самки стеснялись смотреть грустными влажными глазами. А белый мамонт ревел громко, земля дрожала. От гнева тряс мохнатым, выпуклым над желтыми глазами лбом, затылок трясся, как подтаявший сугроб. И кожа над веками морщилась. На мельтешащих людей смотрел с обидой. Наверное, жалел, что отдал когда-то землю таким поганым. Сидели бы среди воды. Считал, что Люди льда теперь хуже, чем мыши. Увидев ненавистных оборванцев, начинал пританцовывать от обиды. Вздымал бивень, грозно тряс роговой бородавкой, вертел хоботом, как рукой.

Иногда палку брал в хобот.

Сердитые глазки стремительно метались с одного оборванца на другого.

И тот, кто успевал убежать от белого мамонта Шэли, рассказывал потом странные вещи.

«…будто бы уцелевшиеот льда,льда,льдапо нонам пробегаютогромных зверей стада,и под их косматыми лапамистепь дрожит,и наутрозвездами,звездами,звездамисолончак разбит…»

Всякое говорили.

Жгли костры, жевали сухой мухомор.

Видения мучили. Один, например, плясал над черным провалом в ужасную пропасть — на совсем скользком ледяном гребне. Другой, дрожа, всю ночь пролезал в пустую глазницу волчьего черепа, валявшегося на полу пещеры. Третий радовался в углу пещеры, стонал, вскидывал руки. Грязные волосы на голове поднимались, как чешуйки еловой шишки.

«…у-у-у-уу… у-у-у— метелица… дым…»

Среди видений шуршал пересыпаемый временем песок.

Весело мечтали, как заманят белого мамонта Шэли к реке и утопят.

В ледяной реке под северным сиянием утопят. Только надо привязать к бивню такой большой камень, чтобы животное не всплыло.

Или мечтали вырыть такую глубокую земляную канаву, чтобы зверь в нее упал и разбился.

Вот только чем вырыть? Руками? Заостренными палками?

Разбивали камнем вкусные мозговые кости, осуждали белого мамонта.

Вот создал землю, понаделал гор и болот, а глубоких ям не выкопал.

Жевали сухой мухомор, весело обещали оторвать холгуту все, что можно оторвать. Сердились, вот гор наделал, а глубоких ям не выкопал. Трясет рыжей челкой. А Люди льда живут в дымной пещере. Обрабатывают шкуры олешков, сердились, чтоб не бегать совсем голыми. Шьют легкие муклуки на ноги, теплые кухлянки на плечи. На охоту далеко ходить, болота мешают. Приходится ставить в низкой тундре перевалочные базы, выделять сторожей. А мамонты ведут себя безобразно, все затаптывают. Из-за них да еще из-за ужасных зимних ветров прячутся Люди льда в дымных пещерах. Только Дети мертвецов живут хуже.

Откинувшись на мягкую медвежью шкуру, охотник Кухиа представлял, как будет душить белого мамонта. Обожжет в огне огромный кол, ударит холгута по глупой косматой голове. Потом сломает зверю левый бивень, потом собьет бородавку роговую, скажет: «Ух!». У меня такие огромные руки, думал, нажевавшись мухомора, что быстро задушу белого мамонта. Сдеру мохнатую юбку, достану жирную печень, напластаю мамонтовый жир ремнями. Буду есть, обрезая каменным ножом перед самыми губами.

«…будем мы лежать на брюхе у костра всю ночь…»

Сытые будем. Плясать будем.

Горы сладкого мяса. Горы сладкого жира.

«…от костра все злые духи уйдут прочь… Ух!., уйдут духи прочь…»

Белый мамонт Шэли совсем глупый, сердился. Вот создал горы и болота, а не дал людям большую дубину.

Ночью, когда триба засыпала, Кухиа вылезал из пещеры, всматривался в зеленую ледяную тьму.

След до горизонта.

Небо горит.

Заслышав запах холгута, пытался давать советы.

Но холгут глупый.

Не слушал.

Сперва Людей льда и оборванцами нельзя было назвать, бегали голые.

Потом научились выделывать шкуры. У мужчин были толстые косы, низкие лбы, бегающие серые глаза. Ели много, но могли уходить на охоту без запаса пищи. В течение нескольких дней гоняли зверя, совсем ничего не ели. Старая Хаппу, похожая на головешку, первая заметила, что сырая текучая глина в огне твердеет. Она вылепила горшок и обожгла его в огне, добавив для крепости чью-то шерсть. Горшок получился такой уродливый, так страшно шипел и пускал пар, что вождь трибы выгнал старую Хаппу из пещеры, и белый мамонт два дня учил старушку бегать по редкому кустарнику и сочным тундровым травам.

Потом затоптал.

Но горшки стали лепить.

Глиняные горшки всем понравились.

В тот год на охотничьей перевалочной базе увидели низкое озеро, у берегов нарос лед. Послали хмурого охотника Хишура за водой.

«…в волосах его тело, он носит, как женщина, косу…»

Спустился к озеру, увидел турхукэнни. Подумал: это зачем белый мамонт пришел? Даже подмигнул хмуро, но турхукэнни не ответил. Было видно, что обо всех Людях льда думает одинаково.

Устрашенный вернулся.

«Почему у тебя горшок пустой?» — спросили.

«Не будет нам никакой воды, — хмуро ответил Хишур. Горшок он поставил внизу возле кривых ног, согнулся, опираясь на длинные волосатые руки. — Белый мамонт Шэли стоит на берегу».