Владимир Венгловский - Надежд разбитых груз Страница 2

– Нет, – говорю я Пингвину, закрывая дверь. – К Старушке не пойдем. Пойдем к Охотнику. Там слушать будем.

Пингвин радостно кивает, приоткрывая длинный клюв.

– И-и-и-и, – шлепает он руками по лоснящимся бокам. – И-и-и-и.

В квартире Охотника Пингвину очень нравится разглядывать оленьи рога, висящие на стене.

Дверь к Охотнику бронированная, металлическая, такую не открыть топором, как дверь Старушки, – пришлось пробивать стену от соседей. Сейчас замки можно не закрывать – гостей не предвидится. На весь дом – только я и Пингвин, если не считать надежно засевшую между пятым и шестым Бледную Пакость.

Прямо в прихожей скалится и глядит с пола пластиковыми глазами шкура бурого медведя. Роскошная мебель расставлена в безумном сочетании классики и хай-тека. В гостиной – шкаф со стеклянными дверцами, заполненный призами и фотографиями. Фотографии разнообразием сюжетов не отличаются. Охотник с медведем и товарищами. Медведь – дохлый. Товарищи – живые и улыбающиеся. Охотник с двумя грустными убитыми кабанами, третий слева. Охотник где-то в Африке на сафари, львов, наверное, выслеживает.

Я смотрю на простреленный потолок и вспоминаю, как едва не снес Пингвину голову.

– Пингвин, – киваю я на следы картечи на потолке, – помнишь?

Пингвин не помнит. Пингвин, приоткрыв клюв, смотрит на рога, висящие возле шкафа. Он очень занят. Кажется, не дышит даже. Я забираю банку из рук Пингвина, ставлю на стол и опускаю в нее контакт аккумулятора. Второй кидаю на батарею отопления. Вскоре аккумулятор зарядится, и можно будет услышать последние новости.

Выхожу на балкон и вдыхаю прохладную свежесть. До самого горизонта – вода, переходящая в голубое небо. Над торчащими остовами домов – тишина и огромное яркое солнце. Белые облака с розовой корочкой проплывают по небу и отражаются на водной глади. Говорят, что, оставшись один, человек может довольно быстро сойти с ума. Но я же не один – у меня есть Пингвин.

«Топ-топ-топ», – Пингвин тоже выходит на балкон. Снятые со стены рога он гордо держит в руках перед собой.

Пингвин подходит к перилам и сбрасывает рога вниз.

– Ну ты даешь! – говорю я.

– И-и-и, – соглашается Пингвин, тяжело вздыхая.

В это мгновение радио в комнате на столе кашляет и начинает вещать голосом диктора из новостей:

«Кх-х-х. Уровень воды за последнюю неделю не изменился. Пятнадцатиметровая водяная стена замерла на расстоянии ста двадцати километров от эпицентра трагедии в городе… Кх-х-х… Затоплено… Кх-х-х… Эвакуация продолжается. За последний месяц аномалия расширилась в диаметре на тридцать километров. Причины трагедии, приведшие к массовой гибели людей, до сих пор неизвестны. Ученые продолжают спорить о факторах, вызвавших необъяснимое стихийное бедствие. Почему вода замерла в огромном цунами, словно за невидимой стеной, и не разливается дальше, а передвигается скачкообразно? Откуда взялось такое количество воды посреди суши? Сегодня в студии профессор… К-х-х… Поддерживающий теорию о внеземном происхождении…»

Я схватился за голову. Больно. Очень больно. Боль набегает, словно морские волны. Пингвин испуганно смотрит и беззвучно раскрывает клюв.

– Слышишь, Пингвин внеземного происхождения, – сквозь боль улыбаюсь я, – помоги до кровати добраться.

Сильные руки Пингвина бережно подхватывают под мышки и опускают в кровать.

– Больше никогда меня не буди, – говорю я, чувствую на лбу его холодную ладонь и проваливаюсь в сон.

У озера с водой, отливающей на солнце изумрудами, растут дома. Именно – растут, словно мангровые заросли, окуная в прибрежную илистую воду толстые извилистые корни. В городе кипит жизнь. Маленькие шустрые обитатели напоминают древесных квакш, но только многоногих и с пучком щупалец у головы. Они бегают, открывая круглые дверки и выглядывая в окна. Среди города поднимаются огромные белые цветы, растущие из верхушек домов. Посреди лепестков сидят большие толстые жабы, важно и глупо глазея по сторонам.

– Кар-р-ра! – вдруг кричит одна, широко раскрыв рот и пузырями надувая щеки. – Кар-р-ра!

Тут же по лестнице взбираются несколько квакш, перекатывают жабу на носилки, бегут к воде и спешно бултыхают туда толстушку.

– На нерест пошла, – комментирует невидимый Пингвин.

– И в этом мире разум, – говорю я. – Вы что – сговорились все? Почему не попадается ни одного пустого мира?

– А они есть, пустые миры? – вместо ответа спрашивает Пингвин.

– Мне еще не встречались. А ты не признаешься. Поросенок ты, а не Пингвин. Там – «и-и-и» да «и-и-и», а как в мои сны пролезаешь, так болтаешь слишком много, только все не по теме. Вообще – тебя кто сюда звал?

– Никто. Я сам пришел. Тебе помогаю. И надеюсь, что ты найдешь мой мир.

– А вот и нет никакого твоего мира, – говорю я. – И тебя нет. Ты только плод моего воображения. А я потихоньку схожу с ума от боли и одиночества.

– Думай как хочешь, – вздыхает Пингвин.

– Слушай, – говорю я, чувствуя далекую подкрадывающуюся боль. – Ответь на вопрос наконец, это ты портал в мой мир открыл?

Но Пингвин, как обычно, не отвечает. А боль настигает меня во сне, набегает незримой огромной волной и заполняет водой так, что голова готова разорваться в любую минуту. Падаю на колени. Стоит только не противиться напору, выпустить воду наружу, как она сметет этот мир. И я вижу…

Вода вливается сквозь открывшийся портал, разрушая мангровый город. Она ломает цветы, и белые лепестки мечутся с волны на волну. В соленых водоворотах исчезают толстые жабы. Погибают, пытаясь спастись, быстрые квакши, раздавленные напором воды.

Нет! Назад! Я не могу! Это неправда!

Я не могу погубить чей-то мир. Даже спасая собственный. Не имею права.

Нет больше сил сдерживать воду, и она уходит вместе с болью там, где-то далеко, на моей Земле. Я покидаю сон с его счастливыми, оставшимися жить мохнатыми обитателями.

Открываю глаза и чувствую тошноту. После снов-путешествий вечное похмелье.

– Дай чего-нибудь поесть, – говорю я Пингвину.

Его не видно, но я знаю, что плод моего воображения бродит где-то неподалеку. Ага – а вот и он, несет банку бычков в томате.

– Нет, чтобы что-то другое предложить, – бурчу я. – Омаров, например.

Пингвин пожимает плечами, копируя мой жест, и вскрывает банку с помощью консервного ножа. По комнате распространяется ненавистный запах. За разнообразное меню тоже надо Охотнику спасибо сказать. Это в его квартире я нашел с полсотни таких банок. К потопу он, что ли, готовился? Или просто бычки в томате обожает?