Пол Андерсон - Печаль Гота Одина Страница 2

Лиудерис кивнул опять.

— Ты выслушал меня, я выслушал тебя. Пора заканчивать разговоры. Завтра мы поскачем вместе. — Он сел.

— Мои сыновья, — произнесла Ульрика, — быть может, найдут смерть. Все в воле Вирд, той, что определяет жребии богов и людей. Но по мне пусть они лучше падут в бою, чем преклонят колени перед убийцей своей сестры. Тогда удача все равно отвернется от них.

Юный Алавин не выдержал, вскочил на скамью и выхватил из ножен кинжал.

— Мы не погибнем! — воскликнул он. — Эрманарих умрет, а Хатавульф станет королем остготов!

По зале прокатился, подобно морской волне, многоголосый рев.

Солберн направился к Алавину. Люди расступились перед ним. Под его сапогами хрустели сухие стебли тростника, которыми был устлан глиняный пол.

— Ты сказал «мы»? — справился он. — Нет, ты еще мал и не пойдешь с нами.

На щеках Алавина заалел румянец.

— Я мужчина и буду сражаться за свой род!

Ульрика вздрогнула и выпрямилась.

— За твой род, пащенок? — язвительно спросила она.

Шум стих. Воины обеспокоенно переглянулись. Возобновление в такой час старой вражды не предвещало ничего хорошего. Мать Алавина Эрелива была наложницей Тарасмунда и единственной женщиной, о которой он по-настоящему заботился. Все дети, которых она принесла Тарасмунду, за исключением их первенца, к вящей радости Ульрики умерли совсем еще маленькими. Когда же и сам вождь отправился на тот свет, друзья Эреливы поспешно выдали ее за землепашца, который жил на значительном удалении от Хеорота. Алавин, впрочем, остался при Хатавульфе, сочтя бегство недостойным для себя, и вынужден был сносить придирки и колкости Ульрики.

Их взгляды скрестились в дымном полумраке.

— Да, мой род! Сванхильд — моя сестра, — на последних словах Алавин запнулся и от стыда закусил губу.

— Ну, ну, — Хатавульф снова поднял руку. — У тебя есть право, паренек, и ты молодец, что отстаиваешь его. Ты поскачешь завтра с нами.

Он сурово посмотрел на Ульрику. Та криво усмехнулась, но промолчала. Все поняли: она надеется на то, что сын Эреливы погибнет в столкновении с дружинниками Эрманариха.

Хатавульф двинулся к трону, что стоял посреди залы.

— Хватит препираться! — возгласил он. — Веселитесь! Анслауг, — добавил он, обращаясь к своей жене, — садись рядом со мной, и мы выпьем кубок Водана.

Затопали ноги, застучали по дереву кулаки, засверкали, точно факелы, ножи. Женщины кричали заодно с мужчинами:

— Слава! Слава! Слава!

Входная дверь распахнулась.

Приближалась осень, поэтому сумерки наступали достаточно рано, и за спиной того, кто возник на пороге, было темным-темно. Ветер, игравший полой синего плаща, что наброшен был на плечи позднего гостя, швырнул в залу охапку сухих листьев и с воем пронесся вдоль стен. Люди обернулись к двери — и затаили дыхание, а те, кто сидел, поспешно встали. К ним пришел Скиталец. Он возвышался надо всеми и держал свое копье так, словно оно служило ему посохом, а не оружием. Шляпа с широкими полями затеняла его лицо, но не могла скрыть ни седин, ни блеска глаз. Мало кто из собравшихся в Хеороте видел его раньше воочию, но каждый сразу же признал в нем главу рода, отпрыски которого были вождями тойрингов.

Первой от изумления оправилась Ульрика.

— Привет тебе, Скиталец, — сказала она. — Ты почтил нас своим присутствием. Усаживайся на трон, а я принесу тебе рог с вином.

— Нет, — возразил Солберн, — римский кубок, лучший из тех, которые у нас есть.

Хатавульф, расправив плечи, подошел к Праотцу.

— Тебе ведомо будущее, — проговорил он. — Какие вести ты нам принес?

— Такие, — отозвался Скиталец. Голос его звучал низко и зычно; слова он выговаривал иначе, нежели южные готы и все те, с кем им доводилось сталкиваться. Люди думали, что родным языком Скитальца был язык богов. Этим вечером в его голосе слышалась печаль. — Хатавульфу и Солберну суждено отомстить за сестру, и тут ничего не изменишь. Такова воля Вирд. Но Алавин не должен идти с вами.

Юноша отшатнулся, побледнел, из горла его вырвался звук, похожий на рыдание.

Скиталец отыскал его взглядом.

— Так нужно, Алавин, — промолвил он. — Не гневайся на меня, но ты мужчина пока только наполовину и смерть твоя будет бесполезной. Помни, все мужчины когда-то были юнцами. К тому же тебе предназначен иной удел, куда более тяжкий, чем месть: ты будешь заботиться о благополучии тех, кто происходит от матери твоего отца, Йорит, — не дрогнул ли его голос? — и от меня. Терпи, Алавин. Скоро твоя судьба исполнится.

— Мы… сделаем все… что ты прикажешь, господин, — пробормотал Хатавульф, поперхнувшись вином из кубка. — Но что ждет нас… тех, кто поскачет на Эрманариха?

Скиталец долго глядел на него в тишине, которая воцарилась в зале, потом ответил:

— Ведь ты не хочешь этого знать. Будь то радость или горе, ты не хочешь этого знать.

Алавин опустился на скамью, обхватив голову руками.

— Прощайте, — Скиталец закутался в плащ, взмахнул копьем. Громко хлопнула дверь. Он исчез.

1935 г.

Я мчался на темпороллере через пространственно-временной континуум, решив переодеться позднее. Прибыв на базу Патруля, замаскированную под склад, я сбросил с себя все то, что носили в бассейне Днепра в конце четвертого века нашей эры, и облачился в одежду, которая подходила для Соединенных Штатов середины двадцатого столетия.

И тогда, и теперь мужчинам полагались рубашки и брюки, а женщинам — платья. На этом сходство заканчивалось. Несмотря на грубую ткань, из которой был сшит наряд готов, он нравился мне больше современного пиджака с галстуком. Я положил готский костюм в багажник своего роллера и туда же сунул разнообразные приспособления, вроде маленького устройства, с помощью которого мог слышать, находясь снаружи, разговоры во дворце вождя тойрингов в Хеороте. Копье в багажник не влезало, поэтому я прикрепил его к борту машины. До тех пор пока я не отправлюсь во время, где пользовались подобным оружием, оно мне не понадобится.

Дежурному офицеру было, должно быть, двадцать с небольшим; по нынешним меркам, он едва вышел из подросткового возраста, хотя во многих других эпохах давно бы уже был семейным человеком. Судя по выражению его лица, я внушал ему благоговейный трепет. Он, по-видимому, не догадывался, что я, формально принадлежа к Патрулю Времени, не имею никакого отношения к героическим деяниям вроде прокладки пространственно-временных трасс и вызволения попавших в беду путешественников. На деле я был простым ученым-гуманитарием. Правда, я мог перемещаться во времени по собственному желанию, чего юному офицеру не было положено по должности.