Сергей Агафонов - Человечина Страница 2

Жабы в лапах Татая во время его речи, видимо, чувствовали себя не очень комфортно. Они, конечно, строили глазки остроухим и делали, разумеется, ножками недвусмысленные знаки. Еще земноводные многозначительно надували щеки. По древности происхождения им, нет сомнения, было что донести полезного до примитивного сознания духов нынешней генерации, но их хозяин Татай считал, что его собственные речи гораздо ценнее. Бородавочник крепко сжимал липкие тельца жаб и те не могли издать ни звука и остроухим ничего не оставалось, как слушать только его. Один Наяп по-родственному позволил себе дерзость и крикнул дяде:

— Больше дела — меньше слов!

— Запорю и все перья повыщиплю! — был дядин ответ.

И это была даже не краткая остановка телеги, а всего лишь подскок на ухабе вербальной коммуникации. Татая несло:

— …не убедили нас, а скорее, наоборот, заставили форсировать события самым тривиальным способом. Мы, Роаль и я в том числе, стали тыкать в небо пальцами, щупальцами, ластами, рогами, короче, у кого чем было, пока кто-то, кто точно — неизвестно, хотя есть версия, что это был твой, паршивец Наяп, дедушка и мой отец — Пачу, не тыкнул куда следовало…

— Кроме деда Пачу этого никто не мог сделать. Даже Роаль, — заметил иронично племянник.

— Дед Пачу — крутой! — поддержали его приятели, гомоня и хлопая перепончатыми крыльями.

— Он первым грибы начал есть.

— Крыс пасти и доить.

— Срамные песни петь.

— Лопухом подтираться.

— С Богом на пальцах разговаривать…

— Уймитесь, подлые! — взревел Татай и косточки жаб захрустели в его могучих лапах. — А то живо этих бестий короную без утренней дойки…

Жалея земноводных, остроухие притихли. Бородавочник вытолкнул свою телегу из придорожной канавы снова на тракт:

— Короче, дед Пачу, с подачи Великого Роаля, открыл в небесах цветной телевизор. По 99 каналу как раз показывали новости. Новости — это когда одна или несколько голых женщин катаются верхом на мерзотах и откалывают разные штуки. В тот раз нам объяснили, как и зачем доить жаб…

И тут бородавочник умолк и стал изо всех сил натирать свое бугристое шерстистое тело несчастными жабами. В один миг на грудях, лопатках, плечах, животе чудища выступили жирные капли серо-белого цвета. Капли издавали ни с чем не сравнимый, терпкий, пьянящий запах. Остроухие моментально смикитили что к чему и снялись со своих мест. Они планировали вокруг Татая на своих перепончатых крыльях и норовили длинными узкими языками слизнуть и засосать к себе в утробу хотя бы капельку жабьего молока. Это удавалось им с трудом. В глинобитной хижине было тесно, и лизунчики здорово мешали друг другу. Тем временем дядя Наяпа перешел к натиранию жабами собственной головы. Это привело к интересным последствиям.

Наяп первый заметил, как надулась голова бородавочника и крикнул приятелям:

— Человечину, человечину давайте! Надо ему маковку намазать пока не лопнула…

Лизуны заметались по комнате в поисках горшка с человечиной. Но нигде его не было. Одни черепки то там, то сям попадались вперемешку с увядшими кувшинками.

— А что мерзот ночью жрал? — остановил их поиски Татай сакраментальным вопросом. — Не будет вам нового мира! — вынес он безнадежным искателям приговор.

И захохотал как перед сеансом у таксидермиста.

Остроухие отпрянули испугано и сию секунду из треснувшей маковки головы бородавочника забил фонтан из жабьего молока. Все только рты поразевали.

Первым нашелся Наяп.

— Соседи! Соседи! — закричал он истошно и взмыл вверх, пробивая соломенную крышу хижины и вырываясь на уже светлый от восходящего солнца простор, — Радость, соседи! У дяди Татая фонтан жабьего молока забил!

Приятели Наяпа стали ему вторить и шум стал невообразимый. Крышу с хижины напрочь снесло. Со всех концов Деревни Духов бежали соседи с ведрами, банками, кадушками, бочками и прочими емкостями. Некоторые, особенно рачительные, тащили ванны, выломав их из собственных санузлов. Самые бедные, убогие, сирые, старые и малые, и те спешили, хоть в подоле, хоть в горсти унести немного живительной влаги, потому что проспали жабий потоп по обыкновению, пялясь в телевизоры и посасывая дешевое пойло, а кувшинки, что ж, подсушить их, да потом подушки ими и тюфяки набивать. Будет на что в сезон дачников положить…

Но вдруг будто ночь вернулась. Бросились деревенские и остроухие в рассыпную. Вступили на руины хижины бородавочника, заливаемой фонтаном жабьего молока, две длинных сухощавых когтистых ноги, вокруг них соломенная юбка билась колоколом. Она жаждущим свет застила и до смерти напугала, ибо доносилось с высоты до них слащавое и хищное:

— Это я, Татай, твоя жена Цуна, из церкви вернулась. Керосину принесла. Сахарину принесла. Воблы. Буду суп варить. Тебя, чудище, кормить. Пока сяду, отдохну с дороги…

И села прямо на голову своему фонтанирующему супругу.

…Когда Главный Демон (в дальнейшем — Главдемон) вошел в обеденный зал, декорированный под еловую чащу, то едва смог отыскать приготовленное ему место. Его отвлекали треск и скрип, трущихся друг об друга, древесных стволов, колыхание, украшающих их наподобие бород, лишайников и жалобные и одновременно плотоядные вскрики неких ночных хищников. Все это разжигало аппетит в такой превосходной степени, что Главдемону время от времени отказывала выдержка. Он принимался грызть то еловую кору, то собственные предплечья, покрытые медной чешуей. Достигнув, наконец, приготовленного ему места, Главдемон еще больше возбудился от того, что дно его тарелки украшало изображение одного из эпизодов мук грешников в аду. Надо ли пояснять, что каким-то непостижимым образом неизвестный демонический художник выдал за него вышеописанную сцену совокупления Цуны с Татаем. Почему демоны, узнав об этом, устроили праздник живота?

Демоны зарезали петухов и запекли их в перечном соусе, морских свинок зажарили в сметане, саранчу смешали с морской капустой и растительным маслом. Наварили много кукурузного пива. Расселись за столами, коими им служили пни свежеспиленных вековых реликтовых деревьев, из которых умники делают кубометры третьесортной бумаги, специально предназначенной для публикации рекламных объявлений массажных салонов и клиник анонимного лечения венерических заболеваний. Откашлявшись, главный демон вынул из рукава свиток из кожи, взятой с промежности Адольфа Гитлера, когда он был еще юношей, и стал читать стихи собственного сочинения, приуроченные к данному банкету. О, брат! Когда ты ешь, допустим, спаржу — Не думай свысока о тех, кто голод утоляет поросенком. О, брат! Когда ты усмиряешь жажду, Ну, хоть, слезой невинного ребенка — Не призирай того, кто жажду заливает, К примеру, вот, мочой оленя или потом крысы. О, брат! Пойми, что каждый волен насыщать себя Тем, чем ему угодно, если При этом нет вреда для ближних, Хотя они и кажутся съедобными Вполне. О, братья! Выпьем же сперва мы за терпимость! Терпимость — есть основа мира и радость сатаны.