Роальд Даль - Вильям и Мэри Страница 2

Подробности болезни, которая столь неожиданно свалила меня с ног в середине жизненного пути, тебе известны. Мне нет нужды напрасно тратить на них время, разве что надо сразу признать, насколько было глупо с моей стороны не показаться врачу раньше. Рак — одно из немногих оставшихся заболеваний, не поддающихся лечению всеми этими современными лекарствами. Хирург может прооперировать рак, если он не слишком сильно распространился; я же не только запустил его, но он к тому же имел наглость поразить поджелудочную железу, что в равной степени исключает и хирургическое вмешательство, и благополучный исход.

Итак, жить мне оставалось от месяца до шести, и я с каждым часом все больше впадал в уныние — и тут вдруг входит Лэнди.

Это было шесть недель назад, во вторник утром, очень рано, задолго до твоего прихода, и как только он появился, я понял: тут что-то неладно. Он не крался на цыпочках, робко и смущенно, не зная, что сказать, как все другие посетители. Он вошел решительно, с улыбкой, шагнул к кровати и встал, глядя на меня сверху вниз с безумным блеском в глазах. Он сказал:

— Вильям, старина, это чудесно. Ты-то мне и нужен!

Здесь, пожалуй, надо тебе пояснить, что, хотя Джон Лэнди никогда не бывал у нас дома и ты редко встречалась с ним, я же поддерживал с ним дружеские отношения по крайней мере лет девять. Я, безусловно, прежде всего преподаватель философии, но, как тебе известно, последнее время я также довольно сильно увлекался психологией. Интересы Лэнди и мои, таким образом, частично совпадали. Он великолепный нейрохирург, один из лучших, а недавно он любезно позволил мне изучить результаты некоторых своих работ, главным образом различное воздействие префронтальных лоботомий на разные типы психопатов. Так что ты понимаешь, когда он вдруг ворвался ко мне во вторник утром, мы уже были далеко не посторонними людьми.

— Слушай! — сказал он, подвигая стул к постели. — Через несколько недель ты будешь мертв. Так?

Поскольку вопрос исходил от Лэнди, он не показался мне слишком жестоким.

В каком-то смысле для меня было приятным разнообразием видеть посетителя, достаточно смелого, чтобы затронуть запретную тему.

— Ты испустишь дух прямо здесь, в этой комнате, и потом тебя вынесут и кремируют.

— Похоронят, — сказал я.

— Это еще хуже. А что потом? Ты веришь, что попадешь в рай?

— Сомневаюсь, — сказал я. — Хотя мысль об этом была бы утешительной.

— А может, в ад?

— Не очень-то представляю себе, за что меня туда должны отправить.

— Кто знает, мой дорогой Вильям!

— Ты, собственно, зачем пришел? — спросил я.

— Понимаешь, — сказал он, и я увидел, что он внимательно следит за мной, — лично я не верю, что после того, как ты умрешь, ты еще когда-нибудь услышишь о себе, разве что… — здесь он замолчал, улыбнулся и наклонился ко мне поближе, — разве что ты поступишь разумно и отдашь себя в мои руки. У тебя нет желания обдумать это предложение?

По тому, как он пристально рассматривал меня, изучая и оценивая с какой-то странной плотоядностью, можно было подумать, что я — кусок превосходной говядины на прилавке, а он заплатил за него и ждет, когда ему его завернут.

— Я серьезно говорю, Вильям. У тебя нет желания обдумать одно предложение?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Тогда слушай, и я объясню. Выслушаешь меня?

— Давай, если хочешь. Едва ли я что потеряю, выслушав тебя.

— Наоборот, ты многое приобретешь — особенно после смерти.

Я уверен, он ждал, что я вздрогну при его словах, но почему-то я был к этому готов. Я спокойно лежал и смотрел на его лицо и ту белозубую улыбку, которая всегда обнажала золотой кламмер на верхнем протезе, обхватывающий левый клык.

— Это то, Вильям, над чем я негласно работаю уже несколько лет. Мне здесь в больницу кое-кто помогает, особенно Моррисон, и мы завершили ряд довольно успешных экспериментов с подопытными животными. Я теперь на той стадии, когда готов попробовать и на человеке. Это грандиозная идея, поначалу она может показаться немного сумасбродной, но с хирургической точки зрения вроде бы нет оснований считать, что ее нельзя в той или иной степени осуществить.

Лэнди наклонился и уперся обеими руками в боковину моей кровати. У него хорошее лицо, красивое, худощавое и нет на нем того типичного выражения, которое обычно бывает у врачей. Ты знаешь этот взгляд, он есть у большинства из них. Он обращен на тебя, мерцая в глубине глазного яблока, подобно тусклой электрической вывеске и он говорит: „Только я могу спасти тебя!“ Но глаза у Джона Лэнди были ясными и широко открытыми, и в центре их от возбуждения плясали искорки.

— Давным-давно, — сказал он, — я видел короткий медицинский фильм, привезенный из России. Зрелище было достаточно отвратительное, но интересное. Показали голову собак, полностью отделенную от тела, но при этом с помощью искусственного сердца через артерии и вены поддерживалось нормальное кровоснабжение. Так дело вот в чем: эта собачья голова, установленная сама по себе на чем-то вроде подноса, была живая. Мозг функционировал. Они доказали это на нескольких опытах. Например, когда собаке смазывали губы едой, появлялся язык и слизывал ее; и она следила глазами за передвижениями человека по комнате.

Напрашивался разумный вывод, что голове и мозгу не нужно тело, чтобы остаться жить, — при том условии, разумеется, что можно наладить подачу должным образом насыщенной кислородом крови.

Так вот. Этот фильма навел меня на мысль удалить мозг из черепа человека и поддерживать его в живом состоянии, чтобы он функционировал как независимое целое в течение неограниченного времени после смерти человека. Твой мозг, например, после того, как ты умрешь.

— Меня это не устраивает, — ответил я.

— Не перебивай, Вильям. Дай мне закончить. Насколько я могу судить по последовавшим за этим экспериментам, мозг представляет собой исключительно самостоятельный орган. Он вырабатывает свою собственную спинномозговую жидкость. Таинственным процессам мышления и памяти, происходящим в нем, явным образом не мешает отсутствие конечностей, тела и даже черепа, при том условии, как я уже говорил, если все время подавать насыщенную кислородом кровь нужной группы в соответствующих условиях.

Дорогой мой Вильям, ты хоть на минуту задумайся, что такое твой мозг. Он в прекрасной форме. Он переполнен знаниями, накопленными за всю твою жизнь. У тебя ушли годы работы на то, чтобы сделать его таким, какой он есть. Он только начинает выдавать первоклассные оригинальные идеи. И все же вскоре ему придется умереть вместе с остальным телом лишь потому, что по твоей дурацкой маленькой поджелудочной железе расползся рак.