Дмитрий Биленкин - “Здесь водятся проволоки…” Страница 2

— Так взрослые, ты говоришь, ничего не знают?

— Не-а. — Она досадливо взмахнула рукой. — Я говорила, и Тошка подтвердил, а они не поверили.

— Понятно…

“Вот пакость! — рассердился он. — Первая опасность, с которой дети сталкиваются на чужой — чужой! — планете, исходит от… Носом бы ткнуть сюда всех этих мерзавцев! Мордой бы их в эти самые кучи!”

Однако что происходит?

Он смотрел на девочку, девочку-стебелёк, босоногую фантазёрку с исцарапанными, как в её возрасте положено, коленками, и в нем нарастала тревога. Как это понимать? Мир всюду становится таким благоустроенным, что крохотный огрех освоения уже видится чудовищным пятном, но это бы ладно! Дети пугаются каких-то проволочных петель, боятся уже невесть чего. Кем же они тогда вырастут?! А ведь все шло, как надо: главное — забота о человеке, тем более о детях, добро, безопасность, свобода. Тут достигнут, казалось, немыслимый прежде прогресс… Вот чем, выходит, все оборачивается.

— Пойдёмте. — Девочка потянула Горина за рукав. — Вообще-то проволоки только там, но кто их знает…

— А вот мы сейчас и узнаем! — Весело, как только мог, сказал Горин. — Заглянем в их, так сказать, логово!

Он подмигнул, вовлекая малышку в её собственную игру, но в ответ лицо девочки дрогнуло обидой.

— Ты чего?

— Ничего… Думаете, я выдумываю?

“Стоп, стоп, — сказал себе Горин. — Тут что-то не так…”

— Постой! Давай разберёмся. Там водятся проволоки, верно?

— Да.

— А откуда ты это узнала? Ты ходила туда?

— Ходила. А как же? Вместе с Тошкой, он ещё маленький, мы тут в находки играли. Это когда проволок ещё не было, только обычные. Ну, эти, эмбрио и всякие… А потом они ожили.

— Ожили?!

Интонация выдала Горина. Рука девочки упала, губы скривились.

— Вот… — толчком выдохнула она. — Вы тоже… хотя и философ… Ну и пусть, ну и пусть! Соврала! Да! Назло!

Она в гневном вызове вскинула подбородок, но в глазах, в её упрямо не мигающих глазах уже блестели горькие, быстрые и бессильные слезы. Горин так растерялся, что не нашёл слов. Рука оказалась проворней, она коснулась пушистых волос девочки, убрала прядь с плачущих глаз, быстрой неумелой лаской тронула лицо.

Всхлипнув, девочка ткнулась лбом в плечо Горина.

— Ну, все, все, рубашку промочишь… Видишь, я верю. Только при чем тут философия?

— Пи при чем. — Она отстранилась и, словно котёнок лапой, ладошкой прошлась по лицу. — Ни при чем. Просто говорят, что философы — не как все…

— Каждый человек не как все, и ты тоже, в этом вся прелесть. Рассказывай дальше… пушистик.

В её волосах запуталось чужое солнце, но пахли они домашним теплом, он это чувствовал на ощупь.

— Глупые волосы, — тряхнула она головой. — Всюду лезут…

— Что ты! Они красивые.

— Ну и пусть! Значит, так… Прошлым летом, когда мы здесь играли, проволоки были обычные…

— Подожди, давай уточним. Откуда они там? Почему? Какие?

— А всякие. Тут до нас скуфер работал, и починочная станция была.

— Так, так…

— Этой весной, как пригрело, гляжу, шмыгают в траве. Те, которые не из железа, потолще…

— Ну, ну?

— Тошка их стал ловить. А одна ка-ак прыгнет, ка-ак даст! Прямо в глаз стукнула.

— В глаз?!

— Ага… Только на глазу линза была. У Тошки зрение недальнозоркое, их для исправления поставили, она и слетела, а глазу совсем ничего…

Должно быть, выражение лица Горина напугало девочку.

— Нет, правда! — воскликнула она поспешно. — Честное слово, все обошлось рёвом, нам потому и не поверили…

— Совсем?!

— Ну… — Пальцем ноги она смущённо ковырнула землю. — Папа ходил, смотрел. Только проволоки скрытные, а взрослые все поверху смотрят, а меня папа не взял… Ну, Тошку отругали, что линзу потерял, и меня, что в таком месте играли, ещё врач приходил, мама с ним насчёт моих фантазий советовалась, лекарство давали… Ну и все.

Последние слева дались ей нехотя, она отвела взгляд, смотрела мимо Горина даже с каким-то равнодушием на лице, словно то, о чем она говорила, уже не касалось её. Горин слушал, не зная, как быть. Никакой Кант не задавал ему столь сложной задачи. То есть объяснение, конечно, было, даже не одно, но что толку! Понятно, родители знали девочку лучше, очевидно, они были правы во всем, нельзя же верить в очевидную дичь, и если бы не его, Горина, проклятая привычка к всеохватности и всепроверке…

— Ладно. — Он откашлялся, чтобы выиграть время и наконец решиться. — Вот пакость! Кстати, кто, кроме вас, сюда ещё заглядывает?

— Никто, — сказала она чуть удивлённо. — Ребят я предупредила, а взрослые сюда и так не ходят: зачем?

Действительно, зачем? Праздный вопрос? Мы сами избегаем тех мест, где вот так похозяйничали. Только дети снуют повсюду, только они везде находят что-то привлекательное и создают свой, отдельный от взрослых мир.

— Так! Где же этих “проволок” больше всего?

— Ой! — Она снова уцепилась за его руку. — Не надо…

“Не надо” — потому что она боялась за него? Или опасалась проверки своих фантазий? Горин заколебался. Гипотез, которые могли объяснить её рассказ, было три, и все, кроме одной, не лезли ни в какие ворота. А правдоподобную, ту же самую, что избрали родители, подтверждать не хотелось. Особенно когда на тебя смотрит гордая и упрямая малышка, которая только что доверила тебе свой мир. Тот странный, для взрослого труднопостижимый мир, в котором осколок стекла становится звездой, у тряпичной куклы взаправду болит животик, все превращается во все, глухая тень бурьяна оказывается преддверием сказочного леса, а проволока,

Но даже если тут не все фантазия, попробуй-ка отличи! Неважно, что девочка говорит искренне, что для неё все правда. “Разве в моем детстве, — спросил себя Горин, — не было времени, когда я не сомневался, что коряга в саду — живая, а небо — медное? А почему медное — этого мне вся мудрость науки не смогла объяснить”.

— Надо разобраться, — осторожно сказал он. — Ведь кто-то сюда может забрести? Такой же, как я, новичок… А тебя не окажется рядом.

Кажется, довод подействовал. Пальцы отпустили руку. Девочка глядела вопросительно, словно ждала чего-то — может быть, ещё каких-то слов. Кивнув ей, он скорым, уверенным шагом поднялся на бугор. Как бы там ни было, проверить не мешает.

Всюду рос цепкий бурьян, гуще в ямах, пореже на склонах, и там, где он не прикрывал глинистые оплывы, почва уже дышала сухим печным зноем. Нигде не было ничего особенного. Глаз уколол звездчатый блеск двух-трех осколков спектролита, в дальней яме истлевал распотрошённый блок полихордового движителя, матово синели пятна когда-то пролитого тиопсина. Носком ботинка Горин поддел какую-то ржавую железяку. Скукой веяло от этого места, и было тихо тишиной запустения.