Олег Тарутин - Каким его запомнили Страница 2

Крякнув, дед Гриша поднялся с койки и двинулся к двери.

— Кардиограммку ей снова бы, а? — просительно проговорил вслед ему мой сосед.

Тот, не оборачиваясь, коротко кивнул белошапочной головой и вышел из комнаты.

Иван Семенович повздыхал, повозился на своей кровати и затих, уставившись, по своему обыкновению, в стык стены и потолка.

Я лежал и размышлял над странным этим разговором, суть которого была для меня темна. Я догадывался, что этот самый, как его — Геннадий Павлович, видимо, и есть тот умерший посетитель, сослуживец Кошкина. А кто такая Машенька, при чем тут она? И что могло ей передаться такого опасного, такого вредного для сердца? И от кого? От Геннадия, что ли, Павловича, от посетителя? Действительно — мистика…

Молодая, сказал дед Гриша, идеально здоровая мотогонщица, и что-то там у нее было с ногой.

Закрыв глаза, я старался представить эту мотогонщицу: на сверкающей металлом и краской мощной свирепой машине, в ярком гонщицком шлеме, с поднятыми на лоб очками, в перчатках с раструбами, в кожаном костюме с блестящими молниями. Сжатые губы, сосредоточенный взгляд. Вот она опускает на лицо очки, вот руки ее в крагах ложатся на руль, она врубает газ… Старт! Вздыбясь, рвется с места машина, летит вперед, в гонку, беззвучно взревывая, беззвучно стреляя выхлопом; мотается, рвется ветром каштановая грива волос из-под шлема, взвивается белый шарф за кожаной спиной, трепещет, вытягиваясь все дальше, и вдруг, при каком-то непонятном спаде ветра (ведь такая скорость!), опускается вниз и касается заднего колеса машины. И вот он касается спиц, и вот медленно (как же это при такой скорости?), медленно начинает наматываться на проклятые спицы, и все тянется и тянется, стягивается с шеи девушки, и становится все шире, и шуршит при этом: не как материя шуршит, а как бумага, потому что это уже и не шарф больше, а лента кардиограммы с параллельными рядами пиков и провалов.

И она, эта лента, натягивается меж колесом и шеей гонщицы, и девушка под этим натяжением откидывается все дальше назад, все еще не выпуская руля из вытянутых прямых рук в перчатках-раструбах, а кардиограмма чуть поворачивается в этом страшном натяге, то сужая, то расширяя параллельные ряды ритмов: пики-провалы, вершины-пропасти…

Стало быть, я уснул.

Потом наступил впускной день, особенно жданный всеми после долгого карантина по гриппу.

С утра я прямо-таки не мог узнать своего соседа. Иван Семенович подмигивал мне, пошучивал, громко напевал. На всю палату он рассказал лихой анекдот на медицинскую тему, а потом еще хлеще — на тему семейную, и хохотал вместе со всеми.

— Друзья мои! — громко ораторствовал он. — Забудем все неприятное, будем думать только о хорошем! У каждого из нас тут свои недуги, и ну их к черту! Не будем же, друзья, расстраивать близких своими временными занудными болячками! Пусть от нашей девятой гвардейской палаты исходит эманация бодрости! Спокойствие близких-превыше всего, согласны, друзья?

Палата загалдела одобрительно.

— Одноглазые, смотреть в оба! — крикнул кто-то от окна.

— А Семеныч-то у нас орел, мужики! — подхватил второй.

— Эманация бодрости, гы-гы!

— Народный трибун!

— Так поступают советские калеки!

— Значит, договорились, друзья? — обрадованно подытожил Иван Семенович. — Ни охов, ни вздохов, особенно в присутствии представительниц прекрасного пола. Девиз наш — бодрость!

Под смешки и шуточки развеселившегося коллектива, довольно мурлыча что-то, сосед мой побрился вслепую, тщательно водя электробритвой по лицу. Затем он придирчиво ощупал щеки и подбородок, освежился одеколоном, удовлетворенно крякнул, вытянулся на койке, а потом повернулся в мою сторону.

— К вам, Саша, у меня особая просьба, — тихо проговорил Иван Семенович, — очень я надеюсь, что не откажете.

— Это по части бодрости и здоровья? — спросил я его с мрачной иронией.

— Да, Сашенька, именно, — кивнул сосед. — Я понимаю, понимаю ваше состояние, дорогой мой. Конечно ж, не до шуточек вам теперь. Хотя-ну голову на отсечение-уверен я, что все у вас будет хорошо!

— Вашими бы устами… — усмехнулся я.

— Ей-богу, Саша, вот увидите! — горячо отозвался Иван Семенович, прижимая к сердцу руку. — Соберитесь с духом, прошу вас, как мужчину прошу, не думайте сегодня ни о чем скверном! Несколько этих впускных часов, будь они неладны! Всего-то чуть-чуть… — закончил он просительно.

— Да в чем дело-то, Иван Семенович?спросил я, раздраженный такой непонятной его настырностью. — Что вы, собственно, так о всеобщей бодрости печетесь?

— Так ведь она сегодня может прийти, Машенька, — тихим криком отозвался Кошкин, приподнявшись на локте. И тоской налились его глаза. — Скорее всего, и придет она. Обязательно придет, — бормотал сосед. — Придет и увидит вас, такого… А ей нельзя видеть чужого недуга, поймите, Александр! Да что видеть! Ей и находиться рядом с чужой болью нельзя! Она снимет вашу тоску, а расплатится за это своим сердцем! Устраивает вас это?! — яростно шептал он. — Это же Машенька, преемница Геннадия Павловича Соловцева! Она же не может иначе!

Должно быть, вид у меня был настолько ошалелый, что Иван Семенович смущенно улыбнулся.

— Конечно же, трудно это уяснить так сразу, с бухты-барахты… Ишь, набросился на человека, хе-хе… Но, Саша! — страстно произнес сосед. — Клянусь вам, вы непременно поймете меня, когда я вам все расскажу! Сегодня же расскажу! А сейчас прошу только об одном: соберитесь с духом, отбросьте мрачные мысли, не печальтесь, пока она тут будет, ладно? И если бы вы еще и посмеялись чуть-чуть, Саша, поулыбались бы, разговорчик бы поддержали…

— Да я же ходячий, Иван Семенович, — напомнил я соседу. — Я же и внизу могу погулять, на лестнице покурить, в холле посидеть. Нет проблем.

— А коли кто к вам придет? — обрадованно возразил Кошкин.

— Так я их по дороге и встречу.

— Чудесно, Саша! Погуляйте, родной. Вот и халат ваш. Хороший у вас халат, Саша! А шлепанцы-то где? — засуетился сосед.

Я надел халат, нашарил тапки, присел на кровати, размышляя, не побриться ли на скорую руку.

— Здравствуйте, дорогие болящие! — как раз в этот момент раздался веселый девичий голос, и следом — нестройный и радостный хор ответных приветствий.

— Она, — одними губами шепнул мне Иван Семенович. — Ну!..

Из-за растворенной в нашу сторону двери вышла и остановилась, улыбаясь, девушка в белом халате внакидку, в мохнатом коричневом свитере, в вельветовых брюках. Это была та самая мотогонщица, я мог бы поручиться — она. Невысокая, сероглазая, улыбающаяся.