Андрей Щупов - Цветок Страница 2

На суде гневливые сослуживцы отчего-то притихли. Зато Вероника, взойдя на скособоченное подобие трибуны, произнесла пламенную речь, в которой обрисовала Марка чуть ли не национальным героем, вставшим грудью на защиту общественных устоев. Любуясь рыжеватым отблеском ее золотых зубов, судьи солидно кивали. В этом зале редко кто разряжался грамотным и проникновенным "спичем". Слушать Веронику было одно удовольствие, и карандаши в гуттаперчивых пальцах присяжных крутились и кувыркались, может быть, впервые порываясь обрести свободу и запечатлеть все сказанное от начала до конца. На бумаге, на столах, прямо на тусклых стенах зала суда. Встревоженные пылкостью Вероникиных слов, судьи волновались. И было с чего.

Суть дела заключалась в том, что в чернильной глуби одной из городских улочек Марк свирепо подрался. С него пытались сорвать кепку и у него хотели отнять японский кнопочный зонт. За эту самую кепку с зонтом он и встал грудью. А вовсе не за общественные устои. Про устои он вообще мало что знал и, даже не зная, относился с предубеждением. Жаль было зонт, притерлась к голове и кепка. Да если бы просто взяли - еще ведь смазали по уху! Это было обидно, и Марк рассердился. Нападающие были много моложе, но отсутствие опыта компенсировалось численным превосходством. Втроем они наскакивали справа и слева, тыча в него кулаками, по-киношному заковыристо швыряя каблуками. Марку попалась под руку бутылка, и он немедленно пустил ее в ход, разбив одну из непутевых головушек и помяв ребра другому налетчику. Бутылка, кстати, осталась цела, чего нельзя было сказать о двоих потерпевших. И того и другого в ближайшей больнице довольно быстро поставили на ноги, однако для Марка началась полоса скитаний по следственным комнатушкам с расспросами и отповедями, с подписками о невыезде, с намеками и помпезными разоблачениями местных "шерлоков".

В конце концов ему стало казаться, что он разгадал их нехитрую тактику. Медленно, но верно, его доводили до белого каления, провоцируя на повтор случившегося эпизода, но уже не в подворотне, а в самом следственном отделе. Ударь он кого-нибудь из следователей, - и дело разом бы завершилось, окончательно проявившись в уголовно наказуемое. Сейчас же судьям явно чего-то недоставало. Они морщили желтые лбы, шумно сморкались и пытливо вглядывались в Марка, гадая "да" или "нет" и в какую сторону в конце концов развернуть большой палец. Его безучастный вид они принимали за раскаяние. А если так, следовательно имелось и в чем раскаиваться. Те, кого грабят, не размахивают кулаками. Они покорно получают травмы, в дальнейшем называемые "тяжкими телесными", и, отлежав положенное, приползают в суд на костылях, с гневным требованием пощадить обидчиков отпустив на все четыре стороны.

Этот же потерпевший был из какого-то иного теста. Мрачноватая физиономия его не внушала доверия. Кроме того, трое оппонентов были единодушны. По их уверениям, нападение совершила противная сторона - то бишь этот самый мрачноватый типчик. В это тоже не слишком верилось, и оттого раздражение блюстителей правопорядка нарастало.

Марк так и не понял, чем же все завершилось. Но компромисс, по всей видимости, все-таки был найден. На улице сослуживцы мяли его в объятиях, хлопали по спине. Воспользовавшись подходящей минутой, Вероника поцеловала его в щеку, а чуть позже в губы, поптутно подразнила язычком впрочем весьма осторожно. Все вместе двинулись обратно. Параллельно их маршруту шагала еще одна ликующая компания. Там тискали и обнимали тех троих. Все были счастливы и довольны, и, держа оживленно щебечущую Веронику под локоток, Марк чувствовал недоумение и досаду. Вероятно, судьи были правы. Он был каким-то не таким. Трудно предполагать, что все не правы. Значит, не прав он. Даже сейчас никто не слышал того, что слышал он. Мутное его "отсутствие" коллеги принимали за переутомление. Он мог бы, наверное, попытаться рассказать им о ГОЛОСЕ, но навряд ли нашлись бы подходящие слова, а для слов подходящие уши. Да он и сам не в состоянии был четко определить, голос это или что-то иное. Слыша ЗОВ, он не знал о нем по сути ничего. Таким образом реакцию коллег нетрудно было представить. Галлюцинации, бред и прочие сопутствующие термины...

Пару дней назад он позвонил Лиле и попробовал что-то объяснить ей. Он забыл, что она от него ушла. Лиля ему напомнила.

***

Что же это все-таки было?..

Человеческий голос, иглой проколовший бумажную тишину? Нечто томное, из заповедных, прилетающих из ниоткуда настроений? Колокольчик в буранной степи? Или вздох умирающего ветра?..

Марк не знал нужных определений. Их не существовало в человеческом языке. Замечательно описывают боль, еще лучше ярость. Но едва доходят до музыки, до любви, как получается скука. По-видимому, иное требует иных кистей, иной палитры, может быть, алфавита из ста восьмидесяти букв, звучания, способного подняться выше и ниже слышимого. Запах скисшего пива напоминает сыр, а запах сыра напоминает скисшее пиво. Попробуйте описать и то и другое, не прибегая к спасательным аналогиям. Нечто подобное происходило и с Марком. Внезапно подскакивало давление, кровь начинала бурлить. Жар звезд проникал под кожу, и, испытывая жгучее томление, сам не зная почему, Марк подходил к окну. Стоило приоткрыть форточку, как из волглого жара его перебрасывало в холод. Он ощущал это, как падение на бетонный, тронутый изморозью пол карцера. Черное надвигалось справа и слева, ножницами отстригая пространство. Трансформаторный гул смолкал, и начиналось СОПРИКОСНОВЕНИЕ. Эфир, в котором он обнаруживал себя, не имел ничего общего с физическими реалиями. Осязание, зрение, слух - все оставалось в том мире, у распахнутой форточки. Астральный собрат, вызвавший его на свидание, был перед ним, а, вернее, вокруг. Марк ощущал его нежную шелковистость и откликался чем-то похожим. Щемящие материнские нотки возникали в переменчивом его состоянии. Начиналась странная игра. Игра в четыре руки на фортепиано, каждая клавиша которого рождала свой собственный эмоциональный тон. Его возносило на головокружительную высоту, Марк озирался, пьянея. Выше казалось некуда. Но голубой ореол плющился, и он проваливался внутрь самого себя, словно выворачивался наизнанку, вдруг распахиваясь вширь и попадая в иное, более высокое измерение. Превращаясь в гида, спутник его тянул и тянул за собой. Порой они вальсировали, переплетаясь в змеиный клубок. Боль чередовалась со сладостью, и, непрошенные, открывались загоризонтные знания. Словно на ковре-самолете, полулежа, Марк парил над чужой страной, над чужой планетой. И в эти минуты он знал о тех, что внизу, все. Потому и понимал, что он чужак, горе-путешественник с далекой Земли...