Виталий Бабенко - Игоряша-Робинзон Страница 2

День сменялся днем, неделя — неделей. Игоряша кочевал по райской планете и ни в чем не знал сомнений. Ну не завидная ли судьба?

Иной день в Игоряше, заросшем темной шерстью и по ночам ухающем филином, пробуждалась тяга к творчеству. Уже немало лопухов валялось по лесу с ямбическими строками:

Когда меня отсюда возьмут,я все равно себе останусь тут… —

но такого рода деятельность чем-то не удовлетворяла Игоряшу, поэтому он несколько раз принимался даже за изобразительные искусства. Он резал осколком камня по стволам выпитых деревьев: изможденные, они уже не вином истекали, а обыкновенным соком — апельсиновым, яблочным, фиговым, — и для Игоряши были непригодны. Как-то взглянул он, косматый и черный, на очередное творение рук своих и ужаснулся: такие рожи из ствола вылазили, такие корявые арабески змеились, что хоть беги и топись сразу же в гиннесовом омуте. И подошел Игоряша к дереву, и срубил его, а лесину, искромсав в щепки, закопал в укромном уголке и больше никогда туда не являлся, даже по надобности близко не подходил — кругаля давал.

Однажды днем Игоряша шел на четвереньках по следу какого-то безобидного зверька. От тела Игоряши струился сильный мускусный запах — предмет его гордости: только так мог пахнуть полновластный хозяин леса, покровитель всех мелких хищных зверьков и гроза всех растительноядных.

Внезапно — у пня давно изгрызанного им хересного дерева — Игоряша сделал стойку. Долетел запах некоего существа, с которым Игоряша ранее не встречался. Бой? Добровольный дележ участка? Игоряша бочком, подобравшись, выпрыгнул на поляну. И сразу же отпрянул: там, среди жухлой иссиня-черной травы, стоял инопланетянин. Он походил на собаку, только хвост был крокодилий, широкая, как чемодан, пасть была снабжена острыми роговыми пластинами, над хребтом возвышался костяной гребень, а восемь коротеньких ножек оканчивались острыми копытцами. Ростом инопланетянин был с трехэтажный дом.

— Ты откуда? — пролаял Игоряша, пораженный в самое сердце.

— Я отсюда, — ответило существо телепатически.

— А что здесь делаешь? — яростно вскричал Игоряша, взвившись на дыбы.

— Живу, — спокойно ответило существо.

— Ну так убирайся, покуда цел! — заклацал зубами Игоряша.

— Почему это «цел»? — обиделось существо. — Я все же самка, женщина, не чурбан какой-нибудь пустоголовый. Обо мне следует говорить «цела».

«Марсианка! — внутренне взвизгнул Игоряша. — Баба! Во кайф!»

Долго ли, коротко ли длилось ухаживанье, только в тот же вечер шерстистый Игоряша уже угощал новую знакомую рейнским шампанским из ствола кремовой осины и шептал, шлепая губами:

— Ну, че ты ломаишься?! Ну, че ты гнешься? Все путем. Ты — человек, я — человек. Оба мы — цивилизации. Надобно контакт установить.

— Да мы же с вами почти незнакомы… — ломалась инопланетянка (хотя она-то, скорее всего, и была аборигенкой, а инопланетянином следует называть как раз Игоряшу). — Вот и вы, хотя и разумный, странный какой-то…

— Брось ты эти штучки, — улещивал Игоряша собаковидную незнакомку. — Главное — контакт. Главное — мир да любовь, али нет?

— Да ведь любовь у нас иная, — кочевряжилась марсианка. — Не чета вашей, земной. У нас любовь — телепатическая. Взаимопроникновение двух разумов, слияние их в экстазе, тогда нарождаются наследники — мы их называем мыслеобразами.

— Давай мыслеобразы! — кричал, распаляясь, Игоряша. — Враз! Сейчас мы сольемся! Сейчас мы взаимопроникнем! Даешь телепатическую любовь!..

И аборигенка-инопланетянка сдалась. И два разума слились в экстазе. И вот уже мыслеобразы запрыгали по райской планете.

Начальник Игоряши в обличье дирижабля на страусовых ногах гонялся за ускользающей мыслью и, пыхтя гелиевым животом, ежеминутно шипел: «Лопну или снимут?! Лопну или снимут?!»

Соседи жили в канализационной трубе, все высовывали свои хилые мембраны на воздух — опасались, нет ли солнечной радиации, куковали и мнимо ухали, довольные, а сами только и жили от подачки до подачки в виде серного дождя.

Многолапые сослуживцы ползали по склизким коридорам, вытягивали, здороваясь, усики, шевелили ими, ждали — не соблаговолит ли Главный воздать им своими благоволениями, не отпустит ли им милостивой поруки, дабы младые члены их семей могли продвигаться по темным и сырым подземным путям к свету мудрости, к получению заслуг.

И сам Игоряша восседал на зеленом стуле с подлокотниками, парил ноги в розовой воде, скреб от наслаждения пальцами по дереву, плевал желтой слюной в плевательницу и по той слюне гадал о судьбах, а если слюна была гадкая — то и о судьбах мира. Принимая иных жукоголовых инопланетян, кричал: «Ниц, жиды пресмыкающиеся!» — а гоня прочих, орал: «Вон, нехристи копытные!» И был он в мыслеобразе своем сапиенс из сапиенсов, даже так: Сапиенс Рекс.

И тогда пришел Дядя.

Если бы Игоряша хоть на йоту секунды допустил, что пространственно-временной дрейф нейтрино — это блеф и камуфляж; если бы он хоть раз предположил, что его райский лес тянется не на всю планету, а занимает лишь несколько (в земном измерении) квадратных километров и приколот к планетной коре шпильками; если бы он знал, что на границе леса встает незримая, но непроницаемая стена, за которой живут Дяди… — может быть, тогда он писал бы гениальные стихи, рисовал бы фантастические картины и создал бы высокогуманную цивилизацию из собственных мыслеобразов.

Но Игоряша… Ах, Игоряша!..

И — Дядя… Ах, Дядя!..

Дядя давно забавлялся сапиенсом на планете, но вдруг забава изродилась в пакость. И потому он пришел.

— Ухгр-р-рммм, кх'оо-б'ррр-йас!!! — сказал Дядя и топнул тем, что ему заменяло ногу.

— Ц-ц-ц-ссск-шррр-па! — цыкнул он, и всем стало ясно, что опыт не удался, не вышел эксперимент по изучению воздействия субъективного благополучия на объективного стандартного человека, то есть на Игоряшину персону. (Или наоборот: объективного благополучия на субъективную Игоряшину персону, — как кому нравится.)

Поэтому взял Дядя весь райский покров с деревьями-соконосителями, свернул в трубку и поставил в угол. И ушел. Из свертка вывалился Игоряша.

И чья-то брезгливая нога отправила его пинком через все Риманово пространство, поперек квазипереноса, вопреки гравианомалии — назад.

И вот Игоряша снова за рабочим столом, в окружении изумленных сослуживцев, — голый, грязный, заросший шерстью, нечесаный, ноги до колен в прокисшем пиве, на подбородке и груди — потрескавшиеся бурые потеки древесных соков, в углах рта — желтая пена, в руке — белый лопуховый лист с непонятными знаками, коричневые ногти кривые и загибаются…