Сергей Другаль - Закон равновесия Страница 2

— Не совсем, — сказал я. — Есть и отличия. Вдоль хребта тянется странное образование, мне не ясны его функции, но, судя по тому, что оно сплошь пронизано нервами, без него организму не обойтись. И еще. Вся поверхность шкуры покрыта порами. Я было подумал, что это выходы потовых желез, но отказался от этой мысли: не могут потовые каналы иметь диаметр чуть ли не миллиметр. У него, если так можно сказать, ситоподобная шкура на тончайшей сплошной подложке. Правда, под мехом дырки не видны.

— Я ж говорю — от страха, иначе с чего б мелкодырчатая?

Вася усматривал связь между страхом и дырками в шкуре, мы — нет. Мы сильно задумались, но ничего вразумительного придумать не смогли. Наш опыт показывал, что, несмотря на многочисленные общие с земными черты инопланетного зверья, ну там наличие голов, зубов, скелета, хвостов и прочего, всего не перечислить, всегда имелись какие-то особенности. Зачастую они ставили нас в тупик, и мы улетали, оставляя загадки неразгаданными. Думать, что зверь дышал шкурой, не приходилось, слишком уж могучие легкие были у него. Так чего ж он, голубчик, откинул копыта, с какой причины? Эту загадку разгадать мы были обязаны, хотя бы из-за Васи.

Следовало продолжить наблюдения и по возможности не пользоваться джефердаром. Во-первых, мы решили построить вольер для не слишком крупных жвачных и, во-вторых, подвесить с десяток летяг. Это такое надувное устройство с моторчиком и аппаратурой. Летяга на небольшой высоте следует за объектом наблюдения, как привязанная и все записывает, а кроме того, все, что видит и слышит, транслирует на пульт управления-наблюдения в лагерь. Мы разбрелись в окрестностях лагеря в поисках животных, пригодных для отлова и для наблюдения летягой.

Вася, мрачный, как Мамай на поле Куликовом, ушел, не взяв с собой джефердара. Капитан закрыл глаза на это нарушение, но зато подвесил над ним летягу. За все годы космических скитаний мы не потеряли ни одного человека и не собирались терять…

Каменистые отроги гор спускались к озеру, образуя ущелья. Речки-ручьи вытекали из ущелий. По песчаному неглубокому устью такой речки бродил Вася Рамодин, разглядывая животных, собравшихся на водопой. Здесь, на пляже, им было удобней, чем в каменной теснине, где речка бурлила в недоступной глубине ущелья.

Васе приглянулось нечто ушастое и глазастое: ростом Васе по пояс, на тонких ножках и вдобавок с симпатичным детенышем. Не знаю, правильно ли это, но при контактах с инопланетными животными мы в первую очередь руководствовались критериями земной эстетики. Сколько ни твердили себе, что красивое — по нашим меркам — это не обязательно хорошее на чужой планете, но одолеть Тишкин синдром не могли… Не один Вася положил глаз на симпатичного жвачного ушастика, на него опасно щурился хищник. Той же расцветки, что и ушастики, то есть зеленый в черную полоску — под цвет зарослей, из которых выполз на брюхе. Зверь, нервно скалясь, бил хвостом по песку и уже собирался прыгнуть на детеныша. Но здесь был Вася. Вася трахнул его каменюкой между глаз. Хищник лег на бок, в голове у него все перемешалось, он потерял вкус к жизни и забыл, зачем сюда пришел.

Вася нагнулся над поверженным хищником, давая возможность вмонтированной в скафандр электронике зафиксировать облик зверя крупным планом. Зеленый и полосатый привстал на неверные лапы, помутневшими глазами посмотрел на Васю и бросился в озеро.

Наш Вася был настолько потрясен, что чуть не рехнулся, — это уже вторая смерть на его совести. Он поднял руки кверху и возопил:

— За что караешь, Господи?!

Мы забрали с пляжа близкого к нервному срыву Васю. Он что-то мычал всю дорогу и изредка тряс головой.

— Это он на меня обиделся, — пробормотал Вася, выходя из вездехода. — Я нехорошо обошелся с этим зебрером. Нельзя так. Видать, у него очень ранимая психика, тонкая нервная организация.

— Ты это брось! — грубо сказал я. — Нет у него никакой психики. У него одна мысль, кого б задрать на обед. А если ты кого-то ешь, но и сам внутренне готов к тому, что тебя съедят. Не знаю, с какой стати он утопился, но уверен, с тобой это не связано.

Капитан протянул стакан с соком черничного арбуза и разжал пальцы. Вася взглядом остановил падение стакана. Капитан улыбнулся:

— Тебя никто не винит, ты вел себя как надо. Пусть они там едят кого хотят, но не при нас. У тебя не было выбора — или отдать на съедение чужого дитятю, или вступиться за него, Вася!

В некоторых случаях имя «Вася» звучало у капитана примерно так же, как последнее слово в предложении: «Ваша кошка проглотила заводную мышь, она больше не будет царапать мебель, сэр».

— Можно было хворостиной отогнать, а я сразу булыжником в переносицу.

— Какой хворостиной, где ты хворостину нашел? У этого, как ты сказал, зебрера шестьдесят зубов, из них восемь клыков с твою ладонь длиной, в нем росту метр двадцать, в нем три метра длины — и это без хвоста! Да он бы тебя в бублик свернул — и без дырочки. Короче, ремонтник Рамодин, без джефердара из лагеря выходить запрещаю. И летягу придется терпеть. Хворостиной… кишка тонка.

Вася всхлипнул и ушел к себе в каюту с тройной звукоизоляцией, откуда не показывался сутки. Лев сказал, что он там переживал в одиночестве, а я так думаю, спал. Иначе он выходил бы к обеду: Вася любил радовать нас своим аппетитом.

Вася ушел, а мы стали раскидывать мозгами. Капитан высказал мнение, что мы уже своим присутствием вносим новый биотический фактор в жизнь животных, с которыми соприкасаемся, и этот фактор может иметь роковое влияние. Я заметил, что устойчивость биоценоза весьма велика и на случайные помехи он практически не реагирует. Капитан на это сказал: но, но, а ежели землетрясение, разве не случайный фактор? Тут капитан смутился и признал, что равнять нашего Васю по силе воздействия с землетрясением не совсем корректно.

— Разве с небольшим, — сказал Лев, выручая капитана.

Третьего дня я пригнал в вольеру округлое животное вроде черепахи, но с мягким пушистым панцирем. Я с ним долго возился, подталкивая сзади в нужную сторону, оно не сопротивлялось, но и не спешило. Белые пятна на красноватой шерсти подсказали название — божья коровка. В конце концов мы с космофизиком, взявшись за края, понесли ее на себе. Эта тварь меланхолично поглядывала на нас, расслабленно свесив лапы с толстыми плоскими ногтями. В вольере мы поставили ее в углу, принесли травы и убедились, что шоковое по сути событие — ну как же, тебя куда-то тащат, толкают в зад — не повлияло на аппетит.

Неплохо чувствовал себя в неволе и бугорчатый арнольд. Он до пупа закопался в почву и очень напоминал поясной намогильный памятник. Питался зверь насекомыми, которые сами во множестве садились ему на сладкие душистые усы.