Любовь Коваленко - Ярославна Страница 2

"Вот чертов студент! — позавидовал я. — Смотри-ка, как отчитывает!"

А что случилось с Ярославной! Она прижала белые руки к груди, синие глаза блеснули счастливой слезой, а сама улыбается Ивану так, как улыбаются только близкому, родному человеку, которого внезапно встретил в далеком, чужом краю.

Иван замолчал и тоже смотрел на девушку, как на чудо, неожиданное, сказочное…

Я очнулся первым — зависть и ревность поразили мое сердце, ведь я не умел читать стихи и не имел такого волшебного баса. Кроме того, я назначен старшим в группе и отвечаю за все, а еще неизвестно, что это за люди, за кого они! Я с усилием отвел взгляд и строго приказал:

— Красноармеец Золотарев! Прекратить разговоры! Мы пришли сюда не стишкам радоваться. Станьте на стражу с бойцом Галиевым!

Ребята, оглядываясь, не очень охотно вышли. Я обернулся к старику, который немного лукаво следил за нами, отдал честь и сдержанно сказал:

— Слушаю.

Врач вмиг посерьезнел и внимательно посмотрел на меня, словно бы хотел решить для себя что-то важное.

— Садитесь, прошу!

Голос у него был по-стариковски хриплый.

Я сел в кресло, сгорая от любопытства: кто эта девушка? Дочь врача? Но почему она говорит на таком странном языке? Вроде и по-нашему, а не все понятно.

— Позвольте представиться: профессор Лавров, Петр Семенович. Медицина. Биология. Химия. А впрочем, это неважно… Я вас так ждал. Боялся, не дождусь. Сердце отказывает… Так что не будем терять времени. Мне надо все рассказать, все передать вам, мой юный друг.

— Я верю в молодую Россию. Читал Ульянова-Ленина. Знал лично старшего Ульянова. Учился с ним на одном факультете. Талантливый ученый, мог бы быть славой российской науки. Убили, сатрапы… Тогда я, к сожалению, еще не понимал, как это можно совместить науку и политику. Понял значительно позже. Ну и… "соединил". Мне запретили преподавать, проводить эксперименты — хотели выбросить из науки. Как будто это в силах жандармов — перечеркнуть все найденное, все добытое…

Профессор горько усмехнулся.

— Я поселился здесь, продолжал свою работу и… имел некоторые успехи.

Он замолчал, посмотрел мимо меня, и горделивая радость засияла в его светлый глазах. Я оглянулся — ученый смотрел на Ярославну.

Девушка стояла у окна, жмурилась от солнца и нежно улыбалась. Кому это она? Иван сидит под окном! Вот я ему…

Так хвалился я мысленно, а сам снова словно окаменел под чарами удивительной красоты. На такую красоту можно смотреть и день, и два, и год, и вечность…

Тихий голос ученого заставил меня обернуться к нему.

— Ярославна не обычный человек… Она уснула, то есть ее усыпили сотни лет назад. А мы разбудили, оживили…

Я пораженно ахнул, оглянулся на девушку — живую, красивую — и недоверчиво посмотрел на профессора. Не морочит ли мне голову? Не хочет ли он усыпить мою революционную бдительность сказочками? Пока я тут развесил уши, там…

Старый врач сделал знак Степановне. Та обняла за плечи Ярославну, и они исчезли в другой комнате.

Профессор Лавров взглянул на меня и, видимо почувствовав мое недоверие, строго сказал:

— Я на пороге смерти, молодой человек. И свое дело я сделал. Всю жизнь работаю над тайной клетки живого организма. Тысячи и тысячи опытов. Обновление клетки. Приживление. Восстановление мертвой. За это мне, между прочим, "святые отцы" объявили анафему, — ученый иронично улыбнулся.

— Родилась дерзновенная идея, — продолжал он, — а нельзя ли оживить клетки тела давно умершего человека? И вот перед самой войной, за большие деньги, я купил у монахов Киево-Печерской лавры найденный там старинный, почти совершенно неповрежденный гроб, в котором, по моим догадкам, должна была хорошо сохраниться мумия.

С большой предосторожностью (чтобы об этом не узнали церковники!) гроб привезли сюда. Мы с покойным Василием Ивановичем…. Василий Иванович Шило, мой ученик, очень способный юноша. Осенью умер от чахотки… Обычная судьба честного интеллигента старой России — тюрьма или чахотка…

Профессор скорбно помолчал, потом продолжил:

— Мы с Василием Ивановичем, в большом волнении, долго рассматривали гроб. Он был очень старый, наверно восемьсот-девятьсот лет. Что в нем? Наконец решились снять крышку и нашли внутри меньший гроб, глазок которого был закрыт прозрачной тканью, пропитанной маслами. Со временем ткань задубела и стала твердой, как стекло. Мы склонились над гробом — сохранилась ли мумия? И опешили. Там была не высохшая мумия, нет… Сквозь ткань хорошо видно было свежее, красивое личико молоденькой девушки. Казалось, она только что заснула. Спокойное выражение, губы слегка раскрыты. На шее тускло сверкало золотом и серебром ожерелье старинной работы. Тело тихонько покачивалось, словно кто-то невидимый убаюкивал красавицу.

Василий Иванович удивленно воскликнул:

— Смотрите, Петр Семенович, тело девушки покоится в густой жидкости. Вот почему оно покачивается!

Действительно, гроб была заполнена какой-то жидкостью. Что это значит? Еще никогда не приходилось мне не только видеть, но и слышать о таком способе мумификации.

Долгие месяцы мы старались отгадать загадку, дневали и ночевали возле спящей красавицы, не смея нарушить ее вековечный сон. И наконец — догадка, простая и невероятная: анабиоз! Ну конечно, анабиоз! Максимальное временное прекращение жизненной деятельности организма с тем, чтобы затем восстановить ее. И верили и не верили: анабиоз? Несколько сотен лет назад? А почему бы нет? Разве нам все известно об знания древних? Еще не раз, юноша, мы будем удивляться и ломать себе головы над тайнами, которые оставили нам пращуры. Вот так и здесь: некий гениальный предок нашел способ анабиоза и прислал нам через века весть об этом в виде прекрасной девушки…

Почти два года мы работали над химическим составом жидкости. Усыпляли животных. Оживляли. Сотни и сотни опытов, пока решились приступить к главному…

И как видите — мы вернули Ярославну к жизни.

— Товарищ, — тихо, но торжественно сказал профессор, — все научные записи о наших опытах, все выводы найдете в ящиках этого стола. Я отдаю их молодой России. Ярославну хотел сам отвезти в академию, показать ученым… Теперь поручаю вам…

Петр Семенович устало замолчал, и я ужасно разволновался. Лицо мое пылало. Что там в академию! Ленину надо! Самому Ильичу все расскажем, все покажем! А сюда надо немедленно охрану. Врачей. Лучших. Вылечить профессора любой ценой! Подумать только — девушка жила неизвестно когда — и вот теперь…

— Увы, — сказал ученый, — осталось тайной, почему неизвестный гений избрал для своего опыта эту нежную девушку? Или ему так приказали? Кому она мешала там, в той жизни? Сама Ярославна об этом ничего не знает, твердит только — насколько я понимаю ее древнерусскую речь, — что вчера легла спать дома, в Киеве, а проснулась здесь, в неизвестной стране, среди чужих людей. Сначала плакала, потом привыкла, полюбила нас… Которого Ярослава это дочь? Или Ярослава Мудрого, или какого другого? А что она знатного рода — нет сомнения. Драгоценности видели на ней? А одежду — это уже мы заказали ей по старинным рисункам. Возможно, ученые…