Велко Милоев - Докуда доходит взгляд Страница 2

Он усмехнулся. Ему захотелось крикнуть: "Хорошо на холме, правда?" Но он не крикнул - они же ничего не слышат, к тому же у них свои холмы, синие или оранжевые, а, может быть, и не холмы даже, а моря, снежные вершины, реки, комнаты, замки... Чего только у них нет! Как вот у этих впереди.

ПOTOK раздваивался на два запутанных ручейка, которые обтекали маленький островок на тротуаре. Там, прямо на плитах сидели на коленях люди с невидящими глазами. Неизвестно над чем cмeялись, не их веселилa не громкая музыка из радио, оставленного в середину круга, потому что все они были в шлемах.

Музыку слышать они не могли, что-то другое объединяло их, что-то другое видели и слышали они, становясь от этого счастливыми.

Только двое из них - юноша и девушка стояли рядом, чуть касаясь друг друга грудью, плечами и лицами. Руки их были бессильно опущены и они медленно покачивались в такт.

Какая музыка была у их танца?

Свет, чистота и покой встретили его у входа института - они всегда присутствовали в этих стенах.

Николай Фауст неторопливо шел по подвесному коридору и смотрел вниз на прозрачные крышки клеток, разделенных несколькими пластами толстого стекла.

В клетках жили тополя, каштаны, березы, а также другие деревья и кустарники, у которых не было и, может быть, не будет имен, если они не выживут. В каждой клетке жила миниатюрная копия уличного ада. Автоматы заботились о шуме, серной окиси, смоге, вибрациях и скудном осветлении, растения же должны были заботиться сами о себе.

Николай Фауст надеялся, что какое-нибудь из этих растений окажется счастливой разновидностью, хорошо вычисленной мутацией, выживет и будет засажено в городе. Надо, чтобы в городе росли деревья.

Он решил отложить на потом просмотр колонок с цифрами, отражающими отчаянную борьбу растений ночью. В лабораторию он зайдет потом.

В просторном зале с тремя длинными рядами светящихся экранов и людьми в белых халатах он поискал взглядом тоненькую изящную фигурку Ани.

Она стояла перед экраном и разбивала чашки. Ани рисовала изображения чашек самых невообразимых форм, а потом одним нажатием клавиши разбивала их на куски. Ани изобретала чашку, которая разбивалась бы беззвучно. Нелепая идея... Конечно, и без них шума достаточно, но твои чашки, разбивающиеся без звона, зловещи. Ну ладно, тогда пусть они, разбиваясь, говоря тоненько "а-а-ах". Тогда человеку станет смешно и не так их жалко. А не проще ли просто делать вещи небьющимися? Нет, вещи не должны быть слишком прочными.

Он подошел и встал позади нее. Ани повернулась, вскинув голову, это была ее привычка, совсем ненужная для девушки с такими короткими волосами. В каждом ее жесте было что-то плавное, как будто она двигалась не в воздухе, а в хрустально чистой воде.

Николай Фауст бережно положил шлем ей на стол, щелкнул запором и вытащил кассету. Он ожидал, что она спросит "Ну как?" или нечто подобное, но Ани только небрежно опустила кассету в карман, не отрывая от него глаз.

- Было хорошо, - сказал Николай Фауст.

Ему показалось, что она пытается найти в его глазах отблеск зеленого холма, но видит только улицу, толчею, свору...

- А что там, за холмом?

Ани пожала плечами.

- Не знаю, - сказала она так тихо, что он даже не заметил движения губ.

Николай натянуто улыбнулся: - Мне стало плохо на улице.

- Не нужно было снимать шлем.

- Было страшно. Движешься по городу, ничего перед собой не видя и не слыша, и тебя направляет какая-то машина.

- Но это абсолютно безопасно.

- Выйти так на улицу... Да это все равно, что нырять с закрытыми глазами... или... прыгать ночью с парашютом.

Ани кивнула. Ее маленькое лицо казалось при таком освещении восковым. Ему почудилось, что оно удаляется, тонет в чем-то.

- И птиц там не было.

Он допустил ошибку. Ее лицо затонуло еще глубже, взгляд и черты стали размытыми. Похоже, ему не надо было говорить об этом сейчас.

- Я попробую. На обратном пути надену шлем и запишу дорогу. И завтра утром тоже. Нужно ведь в оба конца, правда? А программа... Поищу эту с холмом или что-нибудь такое же красивое и спокойное.

Ее губы дрогнули, будто она готовилась заплакать.

- Я холм не покупала, а записала сама.

- Для меня?

На этот раз она улыбнулась, как улыбаются наивному вопросу ребенка:

- Для себя. Он мой, понимаешь? Это я его себе воображала.

- Я ужасно глуп.

- Нет, просто немножечко стар.

- Хочется тоже что-нибудь придумать и записать для тебя.

- Мне нравится холм.

Он боялся опять задеть ее словом или даже жестом.

Хорошо, что Ани не отводит глаз.

- Я правда попробую.

Она подала ему другую кассету:

- Здесь записан твой путь. Я прошла по нему от твоего дома досюда и была очень осторожна.

Он удивился:

- Ани, зачем ты делаешь все это?

Она только пожала плечами и отвернулась. Ответом, наверное, была искорка удивления, промелькнувшая при этом во взгляде.

Он жил в одной из старых частей города. Здесь улица проходила только по земле, была узкой, а поток на ней - неторопливым. Николай Фауст ненавидел потоки, которые не оставляют хотя бы немного свободы в выборе скорости и направления. Он предпочитал бульвары, где, применив известную сообразительность и ловкость, можно выбрать место, чтобы ступить, сделать шаг в сторону, обогнать когото, даже остановиться на секунду и вдруг нырнуть в более быструю струю. Но самое трудное - это войти в поток.

Стоя на пороге своего дома ранним утром, он смотрел на толпу. Уже несколько раз он замечал в них свободное пространство, но не трогался с места, только думал, что опоздает, если будет медлить еще.

Неизвестно почему, он решил, что этим утром эстакада упадет ему на голову. Рельсы проходили над улицей на высоте второго этажа в одном направлении, а на уровне четвертого - в другом. Даже глухие чувствовали вибрации проходящих вагонов, сотрясающие воздух, стены домов и землю. Несмотря на смог, не исчезающий ни в одно время года и суток, а только становящийся то гуще, то реже, ясно виднелись размазанные квадраты на стенах домов - следы замурованных окон. Но не все так делали. Он поискал взглядом то окно на втором этаже дома напротив. Многослойные жестяные ставни опять были распахнуты, тяжелые черные портьеры -отдернуты. Он увидел желтоватый потолок, включенную люстру, кусочек книжного шкафа. Раздались еле слышные звуки музыки, разрозненные и обескровленные шумом улицы они были так знакомы Николаю Фаусту, что он с легкостью по памяти восстанавливал мелодию. Странные звуки, рождающиеся не из коробок с электроникой и трепещущих пластин в динамиках. Нет, это было настоящее пианино, за которое садится человек и ударяет по клавишам. Музыка была легкой и веселой, в ней чувствовалось что-то близкое холму: синий простор, пологие округлые склоны -желто-зеленые и нагретые солнцем... Холм, за которым ожидает река.