Олег Тарутин - Не тужи, Гошик ! Страница 2

И тут вдруг этот самый выигрыш - событие само по себе неординарное, выигрыш этот самый, о котором было со смехом и восторгами поведано гостям по мере их прихода, а потом как-то позабылось, - сопрягся со всем услышанным в телепередаче.

- Ну вот вам и случай! - взвился Шустрый. - Что, не случай, а? Ты ж, Виталька, в это самое спортлото раз в год играешь! Ну чем такую везуху объяснить? Ничем! Я вот каждый месяц на это безобразие шесть рублей кладу: три с аванса, три с получки, и - ни шиша! Ну объясни, по какому ты принципу цифры вычеркивал? Наверняка ведь от фонаря?

- Тройка-это в честь Вовки,-сообщила счастливая мать.

-Тридцать три-.в честь тебя,-подхватил муж.

- Дурак! - обиделась тридцатидвухлетняя Нина. - Дурак и есть, а потому и счастье тебе!

- Двадцать шесть - это мой трамвай, - успокаивающе улыбнувшись жене, продолжал Виталий. - А сорок один, ей-богу, сам не знаю почему. Никаких ассоциаций не возникало. Случайно вычеркнул. Осенило.

- Вот это ты правильно говоришь-осенило,-одобрил Николай,-именно осенило. Накатило, озарило, ударило. Да нет же! У каждого в жизни что-нибудь этакое было, у каждого! Только не фиксирует никто: то позабудет, то не придаст значения. Верно? А, Боб?

Коля в запале своей речи все глядел на жующего Боба Агнаева, с надеждой гляделкак-никак моряк, странствующий и путешествующий: моря, океаны, Бермудский треугольник. . . Глядел он на Боба, а тот под его взглядом спешил дожевать и согласно кивал Коле головой.

- У меня... - начал Боб.

Но Сашуля перебила его.

- Ну было! Было, Коленька! - словно признаваясь наконец в чем-то тайном, выкрикнула Сашуля, кивая челкой и взвякивая своими цепями-кулонами. - Было такое! Да ну вас, все равно не поверите! Да на выставке же! Я рассказывала: капитан тот, Дмитрий...

.. .Ах, какая странная, какая удивительная история случилась с Сашулей полгода назад на выставке Кистеперова! Ну да, на той, в ДК пищевиков. Впрочем, все началось еще с автобуса, с набитой под завязку "шестерки". Едет она, представьте себе: меховая шапочка, воротничок, сумочка. Сумочка, правда, где-то внизу, в стороне, заклиненная животами и бедрами пассажиров. Стоит она, терпит. И вдруг, вы подумайте, тот самый высокий, с густыми ресницами, флотский капитан, что подсаживал ее на ступеньку автобуса, и говорит: "Девушка, нам пора пробираться к выходу. Вы ведь тоже - на Кистеперова?"

Сашенька обмерла и, обмерши, протиснулась вслед за моряком. Без особых, правда, усилий-за таким-то громадным и плечистым!

Капитан же, ссадив ее из автобуса, сразу куда-то исчез и возник опять в поле зрения Сашули уже в выставочном зале, в водовороте толпы, медленно вращающейся около нашумевшего кистеперовского "Наваждения". Моряк неотрывно глядел на холст, стоял со скрещенными на груди руками, как скала, и толпа обтекала его, бессильная сдвинуть с места.

Водоворот поднес Сашулю к капитану. "Его зовут Дмитрием, - почему-то подумала Сашуля, - именно, не Вадимом, а Дмитрием".

Моряк свободным движением, протянув руку, придержал девушку и представился: "Дмитрий. .." Сашуля зажмурилась.

Соединенные незримыми узами, наслаждались они шедевром. "Эта очеловеченная птица чем-то похожа на меня", - подумала Сашуля.

"Вы знаете, - сказал моряк, - ведь вы похожи на эту птицу. Тут нечто неуловимое, непередаваемое. .."

И вдруг он улыбнулся "так горько-горько, понимаете?", посмотрел в последний раз на Сашулю и покинул выставочный зал.

Сашуля, перестав повествовать, прерывисто вздохнула и, подперев щеку кулачком, устремила повлажневшие глаза в пространство.

- Вариант номер пять, - определил жестокосердый Николай. - Такое же созвучие душ было, помнится, с Константином Сергеевичем, режиссером из "Ленфильма".

Тут женщины вознегодовали, а Сашуля и не обиделась даже и махнула рукой безнадежно: мол, что с него возьмешь, с грубияна и невежи...

Боб, рассказ которого был перебит Сашулиным повествованием, поведал о том, как однажды, на рейде Монтевидео, слушая концерт по заявкам моряков, предугадал заявку коллеги из Дальневосточного пароходства - элегию Масснэ. Почему Масснэ, немузыкальный Боб объяснить не брался, а случай запомнил потому, что под эту музыку порезал руку, открывая банку сайры.

Под взглядом Николая Светлана с Ниночкой, переглянувшись, заявили, что ничего этакого в жизни не испытывали. И Синицын с чудесами не сталкивался.

Оставался один Жора Рысин. Почему-то он, обычно самый активный участник застолий, привычно шумный, почему-то он после телепередачи был странно тих и задумчив, а потому как бы и вовсе отсутствовал.

-Ха!-обрадовался вдруг Виталик.А Жорка-то на что? Что ж ты, Рысь, молчишь, губами шевелишь? С тобой-то в тайге да в тундре небось чего только не случалось?

Рысин, очнувшись от непривычного для себя состояния, подмигнул компании и засмеялся.

- А что, мужики, - словно решившись, обратился он к застолью,-могу и рассказать. Только я вaс, как Сашуля, предупреждаю: все равно не поверите. Я бы и сам не поверил, кабы не со мной это произошло. То есть такой случай, мужики, что черт те что...

- Давай-давай! - загалдела компания.

- Начнем с того, - сказал Рысин, - что по метрике, по паспорту, ну официальное имя мое - Георгий.

- Да неужто? - среди общего хохота переспросил Виталик.-Ни в жисть не поверим! А может, Бернар? Себастьян?

- Заинтриговал!-с восторгом крикнула Нинон.

- Заглохните! - невозмутимо переждав смех, продолжил Рысин. - Все это я говорю по делу. Потом поймете, что к чему, а теперь молчите. Так значит Георгий. Ну, допустим, Георгием меня в быту никто не называет, правда ведь? Жора, Жорик, или вот-Гоша. Редко, правда.

- Гошей тебя только физкультурник называл, - вспомнил однокашник Синица, - да еще одна цыпочка из Двести четвертой школы.

- Галочка, - уточнил Рысин. - Ну вот, стало быть, Гошей-редко. А в эвакуации Гошей звали меня все, кроме разве родителей. Гоша да Гоша, я уже и сам привык. А была у нас там в эвакуации соседка по дому, из другого флигеля. Работала она на станции, кем - я и не помню. И ее-то почти не помню. Только была она добрая и одинокая: мужа ее еще в финскую убило, а дочь была в армии переводчицей. Ну, это все - детали. Так вот, соседка почему-то меня особенно любила и называла Гошиком. Встретит во дворе, погладит по голове: "Как дела, Гошик?" Или сунет мне в рот еды какой-нибудь: "Ешь, - скажет,-Гошик, ешь..." Чудесная женщина. А яснее всего мне помнится, как она меня утешала во всяких горестях. Прижмет меня к боку, покачает-покачает, бывало, и говорит:

"Не тужи, - говорит, - Гошик, все пройдет, все образуется!.." Умерла она потом... Все это пока только вступление, а петрушка та самая произошла со мной в позапрошлом году, в поле, на Таймыре. Работали мы там на побережье, картировали метаморфические породы, на мигматитах работали.