Михаил Харитонов - Моргенштерн (сборник) Страница 2

Не дождавшись ответа, он засеменил прочь, неловкими движениями натягивая на себя куртку.

Зайцев был ей обязан. Прошлой зимой у его жены, Светланы Яковлевны, случился приступ — прямо на работе. Она лежала на холодном дерматине, а сонный мужик со «скорой» позёвывал, пожимал плечами и бурчал что-то вроде «укольчик бы надо… а нету у нас… лекарства, говорю, нету, не выписывают на нас». Столпившиеся вокруг сотрудники стыдливо прятали глаза — Светлану Яковлевну в отделе любили, но отдавать свои деньги на чужого человека тоже ведь не дело, времена не те. Подошёл Яковлев, поцокал языком, сказал что-то вроде «ужас-ужас». Подумал, снял с себя пиджак, накрыл им старуху. Ещё подумал, вытащил из внутреннего кармана портмоне и футляр для очков, оцепеневшему Зайцеву бросил «крепитесь, поможем», и убежал.

Яне надоело стоять и ждать, пока Светлана Яковлевна умрёт. Она отвела детину в сторонку и спросила цену. Лицо увальня сделалось осмысленным. После недолгого торга укольчик был всё-таки сделан, и Светлана Яковлевна поехала в белой, воняющей бензином машине в Боткинскую.

Где-то через месяц Зайцев подошёл к Яне и, путаясь в придаточных предложениях, осведомился, во что ей тогда всё обошлось. Яна в тот момент была злая, и со злости ляпнула «сто долларов», хотя это было не так. Зайцев побледнел, а девушка, мысленно кляня себя за дурной язык, стала объяснять старику, что никаких денег ей не надо. Иннокентий Игоревич настаивать не стал: никаких денег у него всё равно не было. Всё, что он мог — это оказывать ей время от времени мелкие любезности.

Яна пошла по лестнице вверх, подбрасывая ключ на ладошке. Оставалось ещё где-то около получаса до закрытия. Потом по этажам пойдёт охрана, но в зайцевский закуток никто обычно не заходит. Придётся посидеть тихо и без света, переждать первый обход. Потом, когда они пойдут смотреть телевизор, можно будет и делами заняться.

У Зайцева на рабочем месте было всё то же самое: каморку не перестраивали ещё с восьмидесятых, когда здесь сидели электронщики. С тех времён сохранился цинковый стол, белые шкафчики с инструментом, картонные коробочки из-под транзисторов и сопротивлений. На столе пылился набор химической посуды и горелка. На ней Иннокентий Игоревич приспособился варить себе кофе в кварцевой колбе — помол «Кофейни на паях», купленный у производителя в Тучково. Ещё он играл в тетрис на маленьком компьютере. На большом, который в углу, в фоновом режиме крутилась основная задача — та самая, на которую в своё время работал весь вычислительный центр.

Яна кое-как устроилась на колченогом лабораторном стуле и задремала.

Ей приснился дремучий лес, в котором играла музыка — кажется, военный оркестр. Потом подул ветер и сдул все звуки, кроме шороха высоких сосен.

Она проснулась из-за того, что остро захотелось писать: низ живота ныл, требуя немедленного облегчения. Ещё затекли ноги и шея. В темноте пахло сыростью, тёплой батареей и кофейным порошком. На светящемся окошке часов было 23:12.

Выходить было пока нельзя. Чтобы отвлечься от позывов, она потихоньку закурила. Сигарета отдавала медью, как обкусанная губа.

Не зажигая свет, девушка осторожно подобралась к консоли большого компа. Протёрла носовым платком запылённый экран, подвигала мышкой. Пробуждённый монитор тихо хлопнул статическим электричеством и засветился, продемонстрировав грозди зелёных цифр на чёрном фоне.

Присмотревшись к цифрам, Яна тихо и зло выматерилась.

Господи Боже мой, как хорошо, что она пришла сейчас, мы бы ничего не успели. Зайцев, этот старый идиот со своим интернетом, совсем забросил свои прямые обязанности. Похоже, это оно. Н-да, тяжёлая была звёздочка. Судя по пикам — десять солнечных масс как минимум. Разнесло к чертям, поминай как звали. Рентгеновский и радиоспектр — прямо из учебника. Н-да, это оно.

Дерьмо, какое же всё-таки дерьмо. Золотой петушок уже вторую неделю клюёт в темечко — а царь Додон лежит на печи и не чешется. Хотя где тот царь Додон? Это в советское время сводки по основной задаче сразу шли на самый верх, в Политбюро, даже при Горбачёве шли. Тогда ещё ждали, верили, надеялись на что-то. Космос, космос подвёл, Вселенная, боженька не послал нам потока-богатыря… А теперь вот он, вот он, идёт, родимый, да только нет уже той страны, кончен бал, погасли свечи, и неизвестно ещё, в каком состоянии спутник, и зацепит ли зеркало ось потока, и вообще всё ни фига не понятно…

Ладно-ладно. Ничё-ничё. Будет вам и белка, будет и свисток.

— В восемьдесят восьмом советская империя уже была обречена, — Аксель Гомес, PhD, вице-президент «Гуманитарного клуба», правительственный эксперт, специалист по России и постсоветским государствам, многолетний неофициальный сотрудник Ведомства, и — last not least — личный друг действующего Президента страны, заканчивал свою речь. — Советский коммунизм оказался неконкурентоспособным, и в Политбюро это многие понимали. Утопающий хватается за соломинку. В те годы у русских ещё были деньги, и они тратили их на всякие безумные проекты. Это просто очередной безумный проект. В любом случае, придавать слишком большое значение этому вопросу — смешно. Президент со мной полностью согласен.

— Вот как? — подняла бровь Дороти Шоу. — В таком случае, дело плохо. Если уж вы начинаете ссылаться на мнение некомпетентных лиц…

Гомес понял, что опять сказал лишнее, и разозлился ещё сильнее. Ему не нравилась обстановка на этих совещаниях. Слишком много умников, и слишком мало людей по-настоящему толковых.

— Вы хотите сказать, что Президент некомпетентен? — не удержался он от попытки отыграться.

— Разумеется, он некомпетентен — Дороти сладко улыбнулась, — иначе он не был бы лидером нации. Компетентный человек не может быть искренним и уверенным в себе, а это необходимые качества лидера…

Гомес стиснул челюсти. Говоря начистоту, его воротило от всей этой вашингтонской поросли, от бесполых мужчин в пиджаках стального цвета, и особенно от холёных сук в брюках, вроде этой Дороти. Даже её кабинет — огромный, холодный, с подковообразным столом и двумя мониторами для демонстраций — был ему противен. В его собственном кабинете в Нью-Йорке можно было жить: там окна закрывали не жалюзи, а французские шторы, на полу стояли красные кожаные кресла, а стол украшала фотография жены в серебряной рамке и огромная копилка в виде головы бульдога. Здесь же были только пластик и стекло. Пластик и стекло. И дрянной кофе в бумажных стаканчиках.

— Мы направили русским запрос по поводу спутника, — сказал он чуть громче, чем ему того хотелось.