Виталий Калинин - О сущности магии Страница 2

"Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку. С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего другого берега доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще времена Авраама и стад его. Раскольников сидел, смотрел неподвижно, не отрываясь; мысль его переходила в грезы, в созерцание; он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала его и мучила". (Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание.)

Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, пытаясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты? (А.С. Грин. Бегущая по волнам.)

Многие авторы, разных стилей и направлений, говорили об этом загадочном ощущении, называя его по разному: то "тоской по трансцендентному", то "зовом Несбывшегося". Ожидание чуда, внутреннее стремление и подсознательная готовность к нему являются отличительной особенностью литературных персонажей, овладевающих магией второго типа.

Такого рода магия присутствует во многих произведениях, особенно - в жанре фэнтези - "сказочной ненаучной фантастики".

И тут нам не обойтись без разбора вещей Н.Д. Перумова, во-первых, потому что его имя прочно ассоциируется с "фэнтези", во-вторых, в связи с тем, что магия того типа, о котором мы хотим рассказать, у представлена у него наиболее полно из всей отечественной фантастики.

На наш взгляд, наиболее значительное из созданного Перумовым - трилогия "Гибель богов". Маг Хедин и его ученик овладевают мощными магическими силами, освобождают древнего бога Ракота и вместе с ним свергают власть Новых богов - такова, вкратце, суть трилогии. К этому трудно что либо добавить. Искать какое-либо иное, "метафизическое" содержание романа или, скажем, глубокие оригинальные характеры, т.е. составляющее основу литературы исследование сущности человека и проблем его существования, бесполезно. Ничего подобного там нет.

Мир, в котором происходит действие, весьма характерен. Несмотря на то, что он явно унаследован (в объектно-ориентированном смысле) у Толкиена, он существенно уступает Средиземью как по достоверности, так и по общему эстетическому впечатлению.

Однако все же присутствует нечто, отличающее роман от заурядного "фантастического боевика", этакой "магической оперы". Это - превосходно описанный процесс овладения магией.

К магии Перумова применим знаменитый девиз Роджера Бэкона "Знание - сила", где сила и знание понимаются как магические сила и знание. И Перумов строит это магическое знание, сложную систему магических законов. Поэтому такого рода магию справедливо будет назвать схоластической. Мастерски описанные сражения магов отчасти напоминают шахматные партии, поединки остро отточенных интеллектов.

Магия Перумова, как правило, не дается героем изначально, и не проявляется вдруг. Безусловно, для успешного овладения магическим искусством нужны соответствующие способности, но способности, сходные с математическими или музыкальными. И их мало. Необходимо упорное и обязательно творческое овладение магическим искусством.

Побудительными же мотивами для занятия магией является, во-первых, прагматическая цель (свержение "новых богов"), во-вторых, то ощущение собственной силы, которой награждает магия, в третьих - радость творчества, радость творческого познания, подобно той, которую дают самостоятельные исследования в теоретических отраслях науки.

Описанной схеме следуют магические построения и в других книгах Перумова, из которых отметим "Алмазный меч, деревянный меч", написанную в соавторстве с С. Лукьяненко "Не время для драконов", и недавно вышедшую "Рождение мага".

Систематическое использование описанной схоластической магии, "перумовщину", можно считать литературным открытием, хотя его художественная ценность у автора, увы, не велика.

"Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой или она того не стоит,- это значит ответить на основной вопрос философии. Все прочие вопросы - имеет ли мир три измерения, существует ли девять или двенадцать категорий рассудка следуют потом", - утверждал Альбер Камю. Тем более малозначительными представляются "исследования" разного стихийных магий, если они используются как самоцель, а не как художественное средство.

* * *

У братьев Стругацких есть замечательный рассказ: "Бедные злые люди". Поскольку он хорошо известен, не будем его пересказывать. Этот рассказ с удивительным лаконизмом представляет два основных направления философского познания человека и достижения этого познания. Философов эссенциального направления задавались вопросом: "Какова сущность человека". Экзистенциалистов же (Ясперс, Бердяев, Сартр, Камю) интересовало другое каково ему существовать. Результаты этих философских поисков - заглавие упомянутого рассказа.

Существование человека абсурдно и трагично. Человека ждет смерть, перечеркивающая все итоги жизни, он устремлен к трансцендентному, а вынужден довольствоваться имманентным. Он может бунтовать против этого, но бунт его не менее абсурден, чем смирение. Так вот мы и живем: трагично, ибо абсурдно, абсурдно, ибо трагично. И не видать нам счастья, как собственных ушей. Не минутного восторга, которое дает полет на лыжах с горы или доказательство новой теоремы, достижения не житейского благополучия, а подлинного счастья, категории, несомненно, трансцендентной.

Обосновывать эти положения я не возьмусь, благо, они сотни раз были обоснованы в статьях и монографиях, рассказах, романах и повестях.

Однако, в свете этого, как же нам жить? Вспомним Эрнеста Хемингуэя, 21 июля которому исполнилось сто лет. Нужно ли, как старик, ловить рыбу, если ее все равно сожрут акулы? Следует ли, как Роберт Джордан, взрывать мост, если наступление все равно провалится? Или лучше, как язычники, порицаемые апостолом Павлом "есть и пить, ибо умрем"?

Хемингуэй в чудеса не верит. Он просто создает образ человека, который не сдается. И этот образ столь силен, что любой нытик, предлагающий сдаться, ибо "все там будем", вызывает лишь презрительную жалость.

Но все же какую потрясающую власть получит писатель, сумевший своим литературным мастерством зародить хоть тень надежды!