Тимур Литовченко - Еврейская рубашка Страница 2

- Не на лесоповале совсем. Просто самые слабые горемыки, которые нигде не могли работать, собирали в лесу сушняк и затем продавали его на базаре. На вырученные таким образом гроши да на бабушкину пенсию мы и жили. Опять же, пополам хватало.

Но я не об этом, я про евреев... Да. Так годике уже, значит, в сорок втором наш Кизляр наводнили беженцы. Особенно много было среди них москвичей. Нам, дровоносам, вроде бы и лучше: то люди городские, к жизни в горах неприспособленные, а топливо брать где-то нужно. Поэтому сушняк под видом дров стали брать охотнее. Одна беда: деньги у эвакуированных не всегда водились, иногда они вещами расплачивались. Ну, это не беда: в нашей дыре, как здесь кое-кто выразился, хорошей столичной вещи были рады...

- Да ты давай про жи... то есть, про евреев трави, - попросил один из стоявших мужчин. И опять странность: обычно в таких случаях это вполне литературное слово не исправляют. Но вагон электрички наполняла какая-то странная атмосфера, и она странным образом воздействовала на присутствующих.

- А я про них и говорю. Однажды ко мне на базаре подошла пожилая уже еврейка, чистенькая такая, сухонькая, словно бы из накрахмаленных салфеток слепленная, судя по манерам - москвичка. Подошла и спросила, почём продаётся вязанка моих дров. Я ответил, а она говорит, приятно этак картавя и слегка коверкая слова: "Ты знаешь, мальчик, у меня нет денег расплатиться с тобой мы эвакуированные. Но если ты таки согласный отнести твои дрова прямо к нам домой, так я тебе дам что-нибудь из вещей. Обещаю, тебе понравится". Согласен ли я?! Понравится ли мне?! Хо-хо! Да я готов был тащить за ней хворост хоть в Махачкалу и обратно!

В общем, взвалил я вязанку на плечи, и мы отправились через весь город на самую окраину. Там был домик, на крыльце которого сидела женщина помоложе, лет двадцати пяти-тридцати. Впрочем, вполне возможно, и купившая дрова женщина не была такой уж старой, просто по малолетству такой мне показалась... Так вот, она позвала сидевшую на крыльце: "Эмма, Эмма!" Женщина встала, а моя покупательница затараторила, заговорила с ней быстро-быстро да этак непонятно. Я и разобрал-то всего одно слово: то ли "амейдл", то ли "мейделе". Это она говорила, поглаживая меня по волосам. Эмма быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда, держа за плечики ослепительно-белую шёлковую рубашечку с короткими рукавчиками и нагрудным кармашком. Я аж рот разинул: неужели такая богатая вещь - для меня?! Да на такую рубашку мне нужно было перетаскать кто знает сколько хвороста - и то бы не заработал! Однако покупательница приняла у Эммы рубашечку и дала мне со словами: "Мальчик, спасибо тебе за дрова! Вот, бери и носи на здоровье. И пусть эта вещь бережёт тебя, что бы с тобой ни случилось. Благослови тебя Всевышний!"

Не помня себя от радости и боясь, как бы она не передумала, я бросился бегом на Красноармейскую (мы с бабушкой жили на той улице). В тот вечер у нас царил настоящий праздник: я же получил целое богатство! Но я так торопился, что даже не поинтересовался у еврейки, откуда у неё эта замечательная рубашка, какой мальчик носил её до меня и что с ним стало.

- И вы не сходили в тот дом ещё раз? - спросил длинношеий.

- Во-во, эти жи... евреи то есть только и ждали, чтоб ты к ним вернулся! - криво ухмыльнулся стоявший рядом мужчина. А тот, который с крестом, поддакнул:

- Они в свою мацу кровь христианских младенцев подмешивают, это всем известно. Вот и заманивали...

- Не говорите ерунды, - поморщился старичок. - Какой из меня христианский младенец был?! В те-то годы, когда кругом воинствующий атеизм, комсомол да партия! Да ещё в Дагестане... А не пришёл я потому, что мне нужно было с утра до вечера хворостом заниматься. Но подаренную еврейкой рубашку я носил с тех пор не снимая аж до сорок седьмого года. Уж и вырос я из неё, уже и изорвалась ткань - только всё равно таскал на теле вместо поддёвки. Это уже в сорок восьмом, как меня колхоз одел с головы до ног тогда только снял. И знаете, рубашка взяла да вдруг словно исчезла! Куда задевалась - кто его знает. Так жалко мне потом было, что ни клочка от неё не сохранил.

- А чего тут жалеть! Вы что, носовые платки из неё собирались делать? спросила округлая тётка.

- Да не рубашка это была, а настоящее чудо! - старик вздохнул. - Верите ли, не маралась она совершенно. В жару в ней было прохладно, в самый лютый мороз - тепло. Вот словно грело что-то душу, честное слово...

- Это колдовство ихнее такое, - авторитетно заметил мужчина с крестом, но ему возразили:

- Нет, просто такое свойство у натурального шёлка: в жару холодит, в холод согревает.

- Рубашка не только грела, - продолжал старичок, не обращая внимания на дискуссию по поводу свойств шёлка. - Через некоторое время немцы бомбить нас начали, тогда бабушка искупала меня, накормила, в последний раз поцеловала и отдала в какой-то детдом, который собирались эвакуировать. С тех пор до конца войны я по разным приёмникам да детдомам шатался. И конечно же жутко завшивел. Вши у меня везде были: и в голове, и в трусах. Но верите или нет на той самой рубашке я ни одну никогда не видел!

- Это их птички ночью склёвывали, потому как на белом виднее, - сострил кто-то, однако повисшее в вагоне молчание показало, насколько шутка неуместна.

- Говорю же, вещь заколдованная, - прошептал мужчина с крестом и осенил себя знамением.

- Но вы говорили про то, что евреи вам жизнь спасли, - робко напомнила совсем юная девушка.

- Спасли. Вот через ту самую рубашку и спасли, - подтвердил старичок. Дело было уже в январе сорок четвёртого в Карачаево-Черкессии. Однажды глубокой ночью в наш детдом, где мы спали, ворвались бандиты, то ли черкесы, то ли карачаевцы - уж и не знаю...

- Бандиты! - возмутился "крестоносец". - Герои они, а не бандиты! Борцы за независимость Родины, как и палестинцы из "Фатха", которых твои обожаемые еврейки ненавидят лютой ненавистью. А ты, папаша, заладил: "Злой чечен ползёт на берег... Точит свой кинжал..." Эх ты! Ты такой же точно великорусский шовинист, как и Миша Лермонтов.

Провозгласив безапелляционный приговор, мужчина с крестом принялся пробираться к выходу: электричка подъезжала к очередной остановке. Вагон недовольно загудел: видно, остальные пассажиры не разделяли точку зрения "крестоносца".

- Везде своих подонков предостаточно, - заметила одна из женщин.

- По крайней мере, те были самыми настоящими бандитами, это уж точно, сказал старик. - Они схватили человек семь или восемь детей, в том числе меня, выволокли на улицу и отвели в полуразрушенную мечеть, стоявшую неподалёку. И там нас расстреляли.

- Как это - расстреляли?! - ужаснулся весь вагон.

- А вот так: поставили к стенке и открыли огонь! Я потерял сознание после первого же выстрела, упал. А когда очнулся, кругом стояла темень, и бандитов не было. Вытянул руку - и наткнулся прямо на лицо лежавшего рядом. Был январь, и тело уже успело остыть, но моя ладонь сразу измазалась чем-то липким...