Наталия Никитайская - Ноги Логофарса Страница 2

- Я всегда думала, что нижняя часть мужнина тела износится раньше верхней, - сказала Елизавета.

Я кивнула с серьезным видом. Ноги стояли в дальнем углу комнаты и с подозрением за мной следили.

- Пожалуй, так и должно быть. Человек всю жизнь бегал от одной к другой, от одного к другому, перепрыгивал, перескакивал; по его прыгучести ему бы шесть ног - как блохе.

- Во всяком случае, эти две мне ни к чему.

- Но выгнать их ты не имеешь права, они здесь прописаны.

- Ты ведь, кажется, любила его? - спросила вдруг Елизавета. - Почему бы тебе не приютить их на время.

- Они не согласятся.

- А я уговорю, - загорелась Елизавета.

Мне доставила удовольствие ее торопливость. Раньше она несколько иначе относилась к тому, что ее муж периодически у меня проживал. Но я пришла сюда не потому, что хотела отомстить Елизавете. Наоборот, по вине Логофарса мы обе оказались в дурацком и унизительном положении и теперь вполне могли бы заключить союз против него.

Конечно, своей вины я не отрицала. Теперь, когда далеко в прошлое ушел угар первых встреч и жарких поцелуев, мне кажется, что не так уж я и любила Логофарса, чтобы не суметь вовремя остановиться. Впрочем, задним числом от всего можно отречься. А если быть честной, то я, как говорится, втюрилась в Логофарса до беспамятства.

И десять жен не остановили бы меня; я видела только его призывные глаза, я поддавалась исключительному магнетизму его рук. Он жаловался на то, что жена его не понимает, не может быть ему истинным другом, а я слушала и верила, и сочувствовала, хотя на языке всех бабников мира эта древняя и примитивная побасенка называется "вешать лапшу на уши". Но ведь не всегда же так бывает. Бывают же среди тех, кто жалуется на своих жен, и Вершинины. И мне казалось, что Логофарс именно Вершинин, и я готова была ради него даже на трагическую развязку, лишь бы - пусть временно Логофарсу было тепло и спокойно в этом мире.

И ведь как долго я его любила. Это удивительно: почему я так долго и преданно его любила. Нельзя же сказать, что он был другим или прикидывался другим. Но я видела его совсем не так, как вижу сейчас. Я придумывала себе человека, которого не могла не любить.

Раньше, например, когда я слышала: "Нам не стоит идти туда вместе", "посмотри на лестницу, нет ли кого?", "не бери меня под руку, могут увидеть", - я не подозревала Логофарса в трусости. Я верила, что он и впрямь искренне озабочен тем, чтобы меня не скомпрометировать.

А его глупость!

Нет, не могу сказать, что когда-нибудь я считала Логофарса титаном мысли. Но для меня было большим ударом, когда я обнаружила, что вовсе не иезуитская шутка, а твердое убеждение кроется за признанием: "Шеф кретин. Он вычеркнул у меня фразу, где я пишу, что сделал то же самое, что и Карл Маркс. Но если я действительно это сделал!.."

Но совершенно развеялся мой миф о Логофарсе только тогда, когда я угадала в нем лакея. То есть угадала - не то слово. Я увидела. Я видела, как он пресмыкается перед шефом (кретином) и как это шефу противно. И хотя самого по себе зрелища было с меня довольно, я почему-то остро переживала то обстоятельство, что Логофарс пресмыкался просто так, без всякого видимого повода, как говорится, на всякий случай.

Вот тут-то я и испугалась своей любви, потому что, как выяснилось, была она слепой, в то время как полагается ей быть зрячей и не просто зрячей, а зоркой. Во всяком случае моя любовь должна быть именно такой. А Логофарса можно было любить только слепо. И я разлюбила Логофарса.

Сначала он ничего не мог понять, а потом до него дошло, что его оставляют, и тут начались пакости: упреки, угрозы. А сегодня он превзошел самого себя:

- Вешалась на меня, вешалась. Теперь что же - другую вешалку подыскиваешь, я уже по рангу не подхожу? Ну что же, считай, что я тебя предупредил: или ты возвращаешься ко мне, или услышишь о себе - от других - такое, от чего вовеки не отмоешься...

Логофарс привел бы угрозу в исполнение. Я знала уже, чего можно от него ожидать, но меня это не испугало. Мне стало больно и обидно за себя. Стыдно за себя мне стало.

Наверное, если бы Логофарсом руководила любовь, я бы простила его, но не было в его словах ничего, кроме оскорбленного мужского достоинства в том смысле, в каком его понимают дураки.

Вот тут-то я и произнесла:

- Я тебя выдумала, Логофарс. Я тебя и сотру.

Я вспомнила все, и прежнее чувство справедливого гнева вернулось ко мне.

- Елизавета, мы можем поделить эти ноги: одна тебе, другая мне.

Трагедии не получилось, так пусть же будет откровенный водевиль.

- Ты потеряла слух, Елизавета. Повторяю громче. Мы можем поделить ноги: тебе правую, мне левую или, наоборот, мне правую, а левую тебе.

Елизавета стояла, вытаращив на меня глаза.

А ноги попытались взобраться на потолок, но этот фокус им не удался. И они попробовали втиснуться в ботинки, однако те стояли нерасшнурованные, и обуться самостоятельно ногам никак не удавалось. Я не без удовольствия следила за некоординированными действиями ног и за ботинком, который все дальше и дальше ускользал от них по ковру.

- Я вызову врача, - сказала очнувшаяся наконец Елизавета.

- Давай. Позвони в "скорую" и скажи: вместо мужа домой пришли его ноги. А может быть, и не его - по одним ногам человека определить трудно. Карета "скорой помощи" явится тут же: за тобой.

- Ты всегда была умной, - сказала Елизавета. - Но и подлой немного, правда?

Я взглянула на Елизавету с уважением. Люблю нападающих.

- Знаешь, Елизавета, даже если ты права, шума, по-моему, поднимать не стоит. Давай лучше подумаем, как использовать несчастье на благо окружающих.

- Издеваешься? Какое благо?! - обиделась Елизавета.

- Нет, надо же найти им приложение.

Я бы, конечно, могла стереть его ноги, а вместе с ними и проблему, но это было бы нечеловеколюбиво: что бы стало с Елизаветой? Подумать страшно.

- Слушай, Женя, а где это его так угораздило? - спросила Елизавета. Ведь это не транспорт, не пьяная драка...

- Нет, конечно. Это просто нечистая сила. А за какие грехи, ноги нам рано или поздно поведают. Вот как только научатся выражать свои мысли на доступном людям языке, так сразу и начнут жалобы строчить и доносы на обидчика катать.

Елизавета подозрительно на меня посмотрела:

- А почему ты сегодня пришла? Сто лет не приходила, а сегодня заявилась?

- Сердце почувствовало беду, Елизавета. У меня очень чуткое сердце.

- Подозрительно все это, - сказала она.

Может, и ее стереть, чтобы не была такой проницательной, подумала я, и тоже оставить ноги. "Две пары одиноких ног, как жить им в этом скорбном мире?" - сочинилось на ходу. Но, во-первых, я в случае с Елизаветой была не уверена в своих силах, а во-вторых, мне ее было жалко. Она, дурища, держалась за Логофарса до последнего - не вынесла только вида этих ног, как будто и до происшедшего Логофарс не был уродом - моральным уродом, правда. Некоторые такое уродство в расчет не берут, лишь бы жилось удобно.