Владимир Талалаев - Свеча Страница 2

И все же одиночество томило меня. Одиночество среди всей этой пестрой толпы челяди! Хотелось просто выбежать из Замка и пробежать босиком по траве. Почему? Наверное -- потому что это было запрещено, а запретный плод, как известно, сладок... Хотелось бежать все дальше и дальше, чтобы увидеть, как живут в других замках и домах. Увидеть города и деревни... Города я тогда еще не видел. Я только читал о них в книгах. А деревенька... Одна-единственная, видная прямо из окна моей комнаты, была так далеко, что я еле различал сливающиеся воедино домики, ограды и деревья. И только по прерывистому дрожанию на грани различимого мог догадываться, что между домами ходят жители. Но различить их не мог, сколь ни старался...

Наверное -- я так бы и прожил в Замке неведомо сколько, обрастая комплексами и благоразумием, если бы не случай.

Как-то к нам занесло бродячего менестреля. И до этого гости почти никогда не посещали нас... Но были эти гости знакомыми -- синий кот, гремлины, кендер, дракон-оборотень... Менестрель же оказался совершенно незнакомым. Был он в темных одеяниях, с рыжей бородкой и усиками. Рыжие же длинные волосы, спереди заплетенные в две тонкие косицы, медно-огненными языками пламени вырывались из-под центаврийской дворянской треуголки.

Он остался у нас в Замке на неделю, и все время пел странные, берущие за душу песни. Я так и не заметил, откуда он берет свою лютню. Он просто доставал какой-то блокнотик, раскрывал его на какой-то страничке -- и вот уже лютня у него в руках, и он поет, порой заглядывая в книжицу, чтобы не сбиться и не перепутать слов.

У него было с собой много красивых безделушек -- видимо, страсть к предметам искусства он унаследовал от дедушки -- центаврийского офицера... Но особенно мне понравилась подзорная труба. Старинная, медная, в рельефных узорах и с клеймом древних корабельных мастеров, она обладала неимоверным увеличением: со двора я явственно мог рассмотреть глаз стервятника, следящего за всем из-под крыши. И этот реликт Корабельных времен меня прельстил. Я решился.

Я выменял трубу на две бутылки старого вина из наших подвалов и косметичку, найденную мною в старом противогазе на берегу пруда. Принес новое сокровище к себе, пристроил на подоконнике и приготовился кинуть взгляд на деревенские улочки. Я не торопился, оттягивал момент, как настоящий гурман. А может быть -- просто боялся, что вблизи деревенька окажется миражом? Декорацией, зачем-то поставленной то ли горгулом-привратником, то ли стервятником из-под крыши? Почему-то я верил, что они могли бы пойти на такое, хотя спроси меня кто, зачем им это -- пожал бы плечами и не нашел ответа... И все же, вздохнув, я осторожно склонился к трубе и заглянул в нее.

Улочка оказалась одна. Главная. Она же -- единственная. Сама же деревенька насчитывала четырнадцать домов, церквушку да магазин, наполовину вросший в пологий холм. Взрослых я не приметил -- уже потом я понял, что в эти летние дни они в поле, заботятся об урожае. Зато по улице бегали деревенские ребятишки. Они играли во что-то, размахивая деревянными мечами. Уж не в Короля ли Артура они играли?

Я смотрел в трубу, пока дворецкий не постучал в комнату и не напомнил, что пора обедать. Тогда я спрятал трубу под матрац и кинулся в обеденный зал.

Кое-как отобедав, я вернулся к созерцанию недоступной мне жизни... И отложил трубу только вечером, когда в сумерках все сливалось в сплошной сизоватый туман.

Ночью я решил еще раз попробовать бежать из Замка. Сплетя из жгутов, бинтов и простыней подобие веревочной лестницы, я закрепил ее на подоконнике, сбросил вниз и гордо сделал первые шаги...

Ой, мамочка! Это кажется так просто, пока смотришь в кино. Но на самом деле порывы ветра раскачивают тебя туда-сюда, нещадно бьют о седые камни стен, и в свежие царапины попадает пыль и жгучий мох.

Я понимал, что долго не выдержу. Но долго и не надо! Главное -поскорее спуститься вниз, а там -- ищи-свищи! Я перебирал руками и ногами, когда резкий треск сверху, напоминающий щелчок клюва стервятника, ударил по мозгам... Веревка лопнула, и я, намертво вцепившись в нее, полетел вниз. Прямо в заботливые руки горгула.

-- Все у Вас детство в голове, молодой господин... -- добродушно проворчал он. -- Все неймется Вам, все шалите... А не успей я вовремя -- что бы я потом сказал Вашим родителям, когда они все же вернутся?.. Где Ник, спросят они. А нету, отвечу им я, разбился, акробатничая за окном... Грустное зрелище... Душераздирающее зрелище...

Он внес меня в Замок и осторожно закрыл двери.

-- Пообещайте, что больше не станете делать таких лестниц...

-- Обещаю! -- радостно выкрикнул я. Ведь ТАКИХ лестниц я больше делать не буду! Я сделаю другую, из стальных тросов, чтобы никто перекусить не мог!

Вернувшись в свою комнату, я отвязал обрывок простыни от подоконника и выбросил на улицу вместе со стервятничьим пером, валявшимся на полу...

Сон был тревожным, разбавленным тихими шорохами и поскрипываниями, словно за стенкой шуршали крысята.

Наутро я был на своем посту -- верхом на подоконнике, со здоровенной подзорной трубой в руках. И завтра. И послезавтра. Я уже узнавал в лицо ребят и девчат на далекой улице. Увы -- я не мог подойти к ним и просто познакомиться. А потому я придумывал им имена, которые на мой взгляд им больше всего подходили. Вон тот, конопатый -- Санька, а тощенький и большеглазый -- Арсен, Светка все время пытается верховодить, но у нее ничего не получается, ребята больше прислушиваются к рассудительной Полине... А вот промчался по улице Данька, и ветер развевает его желтые локоны, спадающие до середины спины. Сперва я было принял его за девчонку, но вскоре понял, что ошибся... Когда он использовал забор не по назначению... А имя придумалось само -- он был похож на Данило-Мастера из сказов Бажова, подарочное издание которых я листал в библиотеке. Перевод был так себе, но иллюстрации. Словно фотографии, такие настоящие! А Данька и правда похож на уральского мастера из далекой Руси, даже волосы стягивает таким же кожаным ремешочком-хайратничком. Вот только не с камнем он возится, а делает ребятам деревянные мечи и доспехи из жести.

Кроме моих деревенских наблюдений в те дни мне запомнился только один вопрос Менестреля.

-- А почему это у Вас в Замке такие маленькие картины и портреты на стенах? -- спросил он, когда мы встретились по дороге в обеденную.

-- Какие ж маленькие? -- удивился я. -- Разве бывают больше?

Сейчас-то я понимаю, как это тогда прозвучало... Ведь картины на стенах были не больше современной почтовой открытки, но тогда ж я не бывал ни в Лувре, ни в Третьяковке, а репродукции в книгах -- не более того, что висело на стенах...

-- Бывают... -- ответил тогда Менестрель. -- А при таком крохотном размере нельзя рассмотреть никаких подробностей... Так, самое общее впечатление...