Журнал «Если» - «Если», 1993 № 08 Страница 2

Машина скатилась со склона и весело побежала по ровной дороге. Мимо мелькнула ферма, приютившаяся у подножия холмов, — два слабо освещенных окошка, а рядом неясные контуры амбара и курятника. На дорогу выскочил пес и облаял модель «Т». Других домов не попадалось. Правда, на дальних склонах кое-где проступали булавочные огоньки — отсвет далеких ферм. Встречные машины не попадались, хотя в этом, если вдуматься, не было ничего странного. Работали на фермах до заката и ложились сразу же, потому что вставать приходилось с первыми лучами зари. На сельских дорогах никогда не бывало большого движения, кроме как по субботам и воскресеньям.

Модель «Т» прошла новый поворот, и впереди возникло яркое пятно света, а когда подъехали поближе, послышалась музыка. И опять его кольнуло ощущение чего-то знакомого, и опять он не мог понять почему. Модель «Т» замедлила ход и вкатилась в пятно света, и он увидел танцевальный павильон. По фасаду висели гирлянды лампочек, на высоких столбах вокруг автостоянки горели фонари. Сквозь освещенные окна он увидел танцующих, и вдруг до него дошло, что такой музыки он не слышал более полувека. Модель «Т» мягко въехала на стоянку и выбрала себе место рядом с машиной марки «Максвелл». «Туристский «Максвелл», — подумал он с изрядным удивлением. — Да ведь эти машины исчезли с дорог многие годы назад! Такой в точности «Максвелл» был у старины Верджа как раз тогда, когда у меня была модель «Т». Старина Вердж — сколько же лет прошло, не сосчитать…» Он попытался припомнить фамилию старины Верджа, да не получилось. Как ни грустно, с возрастом вспоминать имена и названия становилось все труднее. Вообще-то старину Верджа звали Верджил, но дружки всегда сокращали имя. Теперь ему вспомнилось, что они были неразлучны, удирая из дома на танцы, распивая украдкой самогон, играя на бильярде, бегая за девчонками, в общем, занимаясь помаленьку всем, чем занимаются юнцы, когда у них находятся время и деньги.

Он открыл дверцу и выбрался из машины на стоянку, выложенную крупным гравием. Гравий хрустнул под ногами, и звук словно послужил толчком, чтобы наконец узнать это место. То-то оно показалось ему знакомым, только он не сознавал почему, а вот теперь понял. Он застыл, как вкопанный, почти оцепенев от свалившегося на него откровения, вглядываясь в призрачную листву огромных вязов, высящихся по обе стороны павильона. Его глаза различили рисунок холмов над павильоном — он узнал эти очертания, а затем напряг слух и уловил бормотанье бегущей воды: неподалеку на склоне бил родник, и вода стекала по деревянному лотку к придорожным поилкам. Только поилки уже развалились, как и лоток, — за ними перестали следить с тех пор, как на смену конным экипажам окончательно пришли автомобили…

Отвернувшись, он бессильно опустился на подножку, опоясывающую бока модели «Т». Глаза не могли обмануть его, уши не могли предать. В былые времена он слишком часто слышал характерное бормотанье бегущей по лотку воды, чтобы спутать этот звук с каким-либо другим. И контуры вязов, и очертания холмов, и автостоянка, и гирлянда лампочек на фасаде — все это вместе взятое могло значить только одно: каким-то образом он вернулся (или его вернули) к Большому Весеннему Павильону. «Но это же, — сказал он себе, — происходило более пятидесяти лет назад, когда я был молод и беззаботен, когда у старины Верджа был его «Максвелл», а у меня модель «Т»…

Неожиданно для себя он разволновался, и волнение захватило его безраздельно, пересилив удивление и чувство невозможности происходящего. Само по себе волнение было так же загадочно, как этот павильон и то, что он опять очутился здесь. Он встал и пересек автостоянку, гравий хрустел, скользил и перекатывался под ногами. А тело было наполнено необыкновенной, юношеской легкостью. Музыка плыла навстречу, обволакивала и звала — не та музыка, что нравится подросткам в нынешние времена, не грохот, усиленный электронными приспособлениями, не скрежет без всякого подобия ритма, от которого у нормальных людей сводит зубы, а у придурков стекленеют глаза. Нет, настоящая музыка, под которую хочется танцевать, мелодичная и даже прилипчивая — сегодня никто и не помнит, что это такое. Звонко и сладостно пел саксофон — а ведь, сказал он себе, сакс сегодня почти совершенно забыт.

И тем не менее здесь сакс звучал в полный голос, лилась мелодия, и ветерок, налетающий снизу из долины, покачивал лампочки над дверью.

Он был уже около павильона, как вдруг сообразил, что за вход надо платить, и приготовился достать из кармана мелочь (ту, что осталась после бесчисленных кружек пива, выпитых у Брэда), но тут заметил на запястье правой руки чернильный штамп. И вспомнил, что таким штампом на запястье помечали тех, кто уже заплатил за вход в павильон. Так что осталось лишь показать штамп сторожу у дверей и войти внутрь.

Павильон оказался больше, чем запомнился. Оркестр расположился у стенки на возвышении, а зал был полон танцующими.

Годы улетучились, все было как встарь. Девчонки пришли на танцы в легких платьицах, ни одной в джинсах. Кавалеры, все без исключения, надели пиджаки и галстуки, и все старались соблюдать приличия, вести себя с той галантностью, которая давным-давно была забыта. Тот, кто играл на саксофоне, поднялся во весь рост, и сакс заплакал мелодично и грустно, накрывая зал волшебством, которого, как думал он, в мире просто не сохранилось.

И он поддался волшебству. Не помня себя, удивляясь себе, он вдруг оказался в зале среди танцующих. Он включился в колдовство, танцуя сам с собой, — после стольких лет одиночества он наконец-то вновь ощутил себя частью целого. Музыка заполнила мир, который сузился до размеров танцевальной площадки, и пусть у него сегодня не было девчонки и он танцевал сам с собой, зато он вспомнил всех девчонок, с какими когда-либо танцевал.

Чья-то тяжелая рука легла ему на предплечье, но кто-то другой сказал:

— Да ради Бога, оставь ты старика в покое, у него есть такое же право веселиться, как у любого из нас…

Тяжелая рука отдернулась, парень побрел, пошатываясь, куда-то прочь, и вдруг в том направлении завязалась возня, которую при всем желании нельзя было принять за танец. Тут откуда-то возникла девчонка и сказала:

— Давай, папаша, пойдем отсюда…

Кто-то подтолкнул его в спину, и он вслед за девушкой очутился на улице.

— Знаешь, папаша, иди-ка ты лучше подобру-поздорову, — предложил какой-то парнишка. — Они вызвали полицию. Да, а как тебя зовут? Откуда ты взялся?

— Хэнк, — ответил он. — Меня зовут Хэнк, и я раньше частенько сюда хаживал. Вместе со стариной Верджем. Мы тут бывали почти каждый вечер. Хотите, я подвезу вас? У меня модель Т, она там, на стоянке…