Николай Томан - Клиническая смерть профессора Холмского Страница 2

— Ну, простите вы меня, пожалуйста! — взволнованно пожимает ей руку академик Урусов. — Для меня он тоже не только коллега, но и друг. А сейчас очень уж многое зависит от окончательного его выздоровления. Только-только начали ведь налаживаться более серьезные, чем прежде, международные наши контакты в области науки. Контакты, от которых будет зависеть судьба не только всего человечества, но, может быть, и самой планеты… Хотелось бы поэтому, чтобы ни малейшая тень недоверия не могла возникнуть между учеными.

— Можете не сомневаться, Олег Сергеевич, я…

— А я и не сомневаюсь, дорогая вы моя Евгения Антоновна! — дружески кладет ей руку на плечо академик Урусов. — Но я хотел бы, чтобы вы отважились и на благоразумный риск. Не ждали бы естественного процесса восстановления памяти Михаила, а подстегнули бы ее чем-нибудь, помогли бы ей «растормозиться».

К академику Урусову шла Евгения Антоновна с надеждой на его помощь, а возвратилась в еще большем смятении. Правда, ей теперь понятна причина ухудшения состояния Михаила. Он, видимо, слушал иностранные радиопередачи на английском или немецком языках, которыми в совершенстве владел до катастрофы, а потом, после этого несчастья, забыл так же, как и многое другое. Но теперь он вспомнил, наверно Может быть, даже случайно, включив приемник и услышав английскую речь.

2

Доктор медицинских наук Александр Львович Гринберг — старый учитель Евгении Антоновны Холмской. Она училась у него в студенческие годы, продолжает учиться и теперь в психиатрической клинике. С кем же ей посоветоваться, как не с ним? Он, правда, несокрушимый оптимист, а психиатрия так еще беспомощна во многом… Потому, может быть, неугасимая вера его в благополучный исход лечения даже безнадежно больных иногда кажется Евгении Антоновне напускной. И все-таки она верит ему больше, чем иному другому авторитету в области психиатрии.

В тот же день она созванивается с ним и едет к нему домой.

— Хочу посоветоваться с вами, Александр Львович…

— О чем советоваться, Женечка? — Он еще со студенческой поры в неофициальной обстановке называет ее Женечкой. — Вы же показывали его мне, и я за него спокоен. А то, что в первое время у него афазия наблюдалась, то теперь ведь этого уже нет. У него она была сенсорная?

— Да, амнестическая. Ему и сейчас еще нелегко вспомнить некоторые названия и научные термины. Особенно в области его родной физики. А главное — Михаил все еще побаивается, что у него необратимое интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит это в шутку…

— Ну, если шутит — уже хорошо, — смеется Александр Львович.

— «Теперь, — говорит, — у тебя дома свой сумасшедший…»

— И он абсолютно прав. Физики, они все сумасшедшие, даже те, которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом, присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: «Все мы согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том, достаточно ли она безумна, чтобы иметь шансы быть истинной. По-моему, она недостаточно безумна для этого».

— Вы не шутите, Александр Львович, я ведь жена физика и знаю, что они называют «безумными» лишь принципиально новые идеи, такие, как теория относительности Эйнштейна, например.

— Нет, Женечка, они вообще все немножко сумасшедшие! — смеется доктор Гринберг, энергично полируя свою, сияющую в солнечных лучах, лысину. — В какой-то статье я читал, что солидный американский физический журнал «Physical Review» отклоняет рукописи многих ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя понять, а как раз наоборот — потому, что их можно понять. Ну ладно, не буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же хочет ваш «сумасшедший»? Чтобы мы произвели над ним патопсихологический эксперимент? А вы знаете, это идея!

— Ну, а если?..

— Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я лично проделаю с ним это?

— Да, пожалуйста, лучше уж вы…

— Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального стандарта.

— А что, если попробовать показать ему «чернильные пятна» Роршаха?

— Ну, что вы такое говорите, милая моя! — возмущенно машет руками доктор Гринберг. — Этим очень модным на Западе проективным методом пользуются главным образом неофрейдисты.

— Мы же не будем вскрывать с его помощью «либидозные комплексы» Михаила. Мы…

— Нет, нет и нет! — упрямо мотает головой доктор Гринберг. — Меня буквально воротит от всего, что хоть чуть-чуть попахивает фрейдизмом или гештальтпсихологизмом. Давайте уж лучше проведем над ним ассоциативный эксперимент, который ведет свое начало еще от Сеченова. Не брезговал им и Бехтерев.

— Нужно будет тогда проверить еще и состояние его процессов обобщения, логического хода и целенаправленности мышления. И хорошо бы проделать все это сегодня же.

— Ну что же, Женечка, сегодня я свободен, и вы можете считать меня в полном вашем распоряжении.

3

Уже раздевшись у Холмских, доктор Гринберг обнаруживает, что не надел своего «визитного» пиджака, а пришел к ним в стареньком джемпере.

«Ну, да это и лучше, пожалуй, — осмотрев себя в зеркале, решает доктор. — По-домашнему… Я ведь у них свой человек…»

— Ну-с, дорогой мой Михаил Николаевич… — с широко распростертыми руками идет он навстречу Холмскому. — Думаете, наверно, что скажу: «Как мы себя чувствуем?» Э, нет, это старо! Этого я уже не говорю. Теперь я задаю моим больным вопросы, которым может позавидовать даже армянское радио.

Небольшой, толстенький Александр Львович Гринберг больше похож на провинциального портного, чем на столичного психиатра, доктора медицинских наук, профессора, читающего лекции чуть ли не во всех московских медицинских институтах, автора трудов по невропатологии и психиатрии, переведенных на многие иностранные языки.

«А вы знаете, — смеясь, говорит он своим коллегам, — это даже хорошо, что у меня такой простецкий вид. Больные меня не боятся, не подозревают во мне гипнотизера и вообще подавляющей их сильной личности. Им ведь все время кажется, что не только психиатр-экспериментатор, но и лечащий врач — их враг, действующий на них гипнозом, читающий их мысли. А меня они не боятся и многое доверяют».

Крепко пожав Михаилу Николаевичу руку и похлопав его по плечу, он спрашивает с лукавой усмешкой: